Деревенские посиделки. Из книги Карины Филипповой «По тропкам и по кочкам шла маленькая точка»

Из книги Карины Филипповой «По тропкам и по кочкам шла маленькая точка»

Деревенские посиделки

«От Ржеля до Держеславля»

Что за чудо наша деревня — говорили все, кто приехал к нам и поселился там. Это и Зыкина, и Толкунова, и Герард Васильев, Борины друзья-художники, в общем, удивительные ценители настоящей красоты. Называется наша деревня Мозгово, название это новое. Прежде она называлась Бобково, и с ныне здравствующей деревней Боброво, что за Волгой наискосок от нас, на праздниках кулачные бои устраивали — кто кого.

И все бы хорошо в деревне было, стояла на самом берегу Волги да стояла, а за спиной, метрах в двухстах, — Держа, старая, дремучая щучья река, тут же в Волгу впадающая. Живи — не хочу, да вот одна беда — заливало. И так не на шутку, что однажды в половодье смыло Бобково с избами и утварью.

Когда немец в последнюю войну наши места захватил, карту какую-то уж такую подробную выискал, прямо диву даешься. Вызвал офицер самого древнего старичка.

— Где, — говорит, — Бобково?

А старичок немцу отвечает:

— Сплыла деревня… в Астрахань. У нас все туда плывет.

* * *

Разжилась как-то деревня гусятами. Растили, радовались. Глядь, а они подросли, на берег вышли — и всей компанией вниз по матушке по Волге. С тех пор у нас гусей нет и в помине. Одни куры разгуливают.

* * *

Ну вот, сплыла наша деревня Бобково. Потужили- потужили мужики и построили новую, повыше прежней, а чтобы благодарные потомки помнили, какие они смекалистые были, назвали деревню Мозгово. Но с названиями история на этом не кончилась.

Когда образовались колхозы, крестьяне такие названия им придумали, надивуешься: «Сознательный», «Советский», «Неустрашимый» (девять дворов). Все путем, и только наша деревня год не вступала в колхоз: мужики требовали назвать его «Беззаботный бережок», а райком соглашался только на «Веселый». Через год район победил. И до самого укрупнения наш колхоз так и назывался — «Веселый бережок».

Название он свое оправдывал по всем статьям. Скучно в Мозгове никогда не было. Во-первых, тракт через деревню, во-вторых, две реки, да такие рыбные, что дядя Саша, старый егерь, рыбу на чайную ложку ловил. С блеснами тогда не больно вольготно было.

Сейчас деревня опустела. Всего-то три мужика осталось.

* * *

Один из них — наш поджигатель. Человек услужливый, ласковый… Дом наш спалил и сразу же телеграмму отправил: «ДОМ СГОРЕЛ ЦЕЛУЮ ГЕНА».

Причина поджога чисто русская. Пришли все втроем и честно сознались:

— Стройся, Степанна, мы тебя не по злобе, мы тебя по пьяни.

— Да пить-то когда бросите?

— Нельзя, Степанна, антерия лопнет.

* * *

Когда строили новый дом, он непременно старался поучаствовать:

— Степановна, а что это твой Боря на потолок тряпку какую-то наматывает? Я так советую: лучше леноль проложи — чисто и мухи сосклизывают, сосклизывают…

* * *

После того как он спалил дом, трактор в колхозе перевернул, его направили работать в телятник. Но он не огорчился:

С любимой борзой

— Работа чистая, сердце радуется, телята улыбаются, но запах донимает. Такой знойный, что даже часы «В полет» встали.

Однажды Генка приходит ко мне и говорит:

— Труба не нужна?

— Зачем мне труба, когда ты дом спалил?

— Возьми, ты знаешь, пригодится.

* * *

После того как он продал нам трубу, мы поставили ее возле баньки и вставили горшочек с цветами. Привыкли, она радовала глаз. Но недолго музыка играла. В одиннадцать часов вечера Генка вдруг с косой пришел:

— Я к тебе, Степановна, покосить пришел.

— Да чего ты раныие-то думал?

— А я быстро, Степановна, вот вжик-вжик и готово.

Это действительно заняло немного времени, и Генка исчез. Утром выходим, смотрим — трубы нет. Он ее кому-то хозяйственному продал. И по всей деревне рассказывал:

— Собаки у них, у Диодоровых, золотые, не лают. Вот у всех других — прямо враги народа. А у этих ласковые.

У нас в это время были борзые собаки.

* * *

Толя Петров был основой всего связанного с нашей деревней. Нигде в округе не было добрее и умелистее этого мужика. Когда поджигатель Генка спалил наш дом, Толечка, несмотря на сломанную ногу, добрался к нам на пепелище и предложил мне помочь.

Дом Толя выстроил сказочный. И на баньку выкроил материал, и на мастерскую хватило. Потрясенная Зыкина попросила, чтобы мастер Толя сделал ей забор. Что же за странность случилась с забором? Когда Борю позвали на смотрины, выяснилось, что забор пляшет направо и налево и вокруг своей оси.

— Что же ты для Зыкиной такой безобразный забор выстроил? — спросил Боря Толю.

— А пусть сама догадается, — произнес Толя загадочную фразу.

Боря передал эту загадочную фразу Зыкиной, и к вечеру забор стал прямехоньким, каждая дощечка на месте. Забор получился не просто забор, а какая-то сказка. Что за волшебное слово Толя придумал для Зыкиной, не знаю точно, знаю только, что невероятные события происходили на моих глазах в моей любимой деревне.

Раздольные прогулки Толи — тоже не случайные в нашей деревне. Сначала шли песни: грустные, с невероятным всхлипыванием о том, что «Тучи над городом встали», вторая песня была еще сложнее, потому что там были слова «Враги сожгли родную хату», третья песня самая горестная: «Летели две тучки, насрали две кучки». Тут уж к Толе не подходи. И кроликам вместо доброго слова, и котятам и, главное, доставалось любимой жене Лилечке, красавице и любимице всей деревни. Выпив на похмелье трехлитровую банку молока, Толечка ложился спать на терраске, а утром просыпался трезвехонек и весел, как всегда, очень любя ближних.

Он ушел ровно в семьдесят лет, неожиданно для всех, как в сказке. В шесть утра он сходил в лес по грибы, навестил любимый подлесочек рядом с домом, принес целую корзину грибов, поставил около спящей еще жены на кровать, прилег и, глубоко вздохнув, вдруг перестал подавать какие-либо признаки жизни. Ровно в семьдесят лет самым светлым образом, рядом с любимой женой, тихо угас так, что остался в памяти всех.

Чтобы память о нем не угасала с его уходом из жизни, я посвятила ему стихи:

И по Волге с ветерком,
И в работу с матерком,
И глаза синее сини,
И в округе самый сильный.
Топориком играючи —
Мечты, а не дома,
И ладные, и складные, доводит до ума.
Всем сторицею воздано от сердца, от души,
Но если заработано —
Отдай и не греши.
И песня, и гармошечка
В наследство от отцов.
Ах, Анатоль Григорьевич,
Ах, Толечка Петров.

Толечка Петров не только оставил светлую дорогу памяти, он оставил на земле родного сына по таланту не меньше Есенина. Для того чтобы вы поняли, что я не лгу, вот его стихи, которые он написал, когда ему было четырнадцать лет:

ЖЕРЕБЕНОК

Как брошенный кем-то ребенок
Под сводом земной синевы,
По лугу бродил жеребенок
В дурмане цветущей травы.
И робкой, несмелой походкой
Гулял он под ливнями гроз,
И все его звали Сироткой,
Поскольку без матери рос.
С Сироткой я часто встречался
И рано к нему прибегал.
На нем я по лугу катался,
За шею его обнимал.
Однажды его потерял я,
С горбушкой я все обошел…
В тени у большого сарая
В траве его спящим нашел.
Нет в мире мне друга дороже,
— Проснись, — я шептал вновь и вновь…
По рыжему бархату кожи
Стекала безвинная кровь.
Как гром среди ясного неба
Из сердца вдруг вырвалось: НЕТ!
Горбушка из черствого хлеба
Упала в оборванный след.
Я с болью упал на колени
Сиротку за шею обняв,
А кровь застывала на сене
Из свеженакошенных трав.
Вдруг сердце забилось нечетко,
Последним ударом звеня.
— Сиротка! Ты слышишь, Сиротка!
Зачем ты бросаешь меня!?
Мне слезы глаза застилали
И падали в горечь земли…
Я видел, — там люди стояли,
Сиротку они увели!..
Ночами, почти что с пеленок,
Я вижу, как в утреннем сне,
Боль детства — родной жеребенок
Все чаще приходит ко мне!

Я очень жалела соседей, у которых почему-то все время дохли куры. Пока один из приехавших ко мне гостей не позвал нас на пригорок перед речкой, который таил перед собой дивную картину: наш борзой Гринечка, или Багрян, плавал в Волге недалеко от берега, а на берегу трепыхалось что-то типа свернутой бумаги. Если комочек вдруг сильно начинал трепыхаться, Гринечка подходил к воде, что-то делал заботливой мордой и снова шел купаться. Немного нужно было времени, чтобы понять, что Гринечка встряхивал на побережье очередную курицу. В ужасе теперь, взяв любимых борзых на прогулку, я уводила их далеко в поле. Однажды им, наверное, надоело гулять со мной, и они вспомнили про то, что давно не баловались с курицами, и бросились в деревню, чтобы позабавиться опять с чудесным куриным занятием. В ужасе я помчалась за борзыми, что было, естественно, смешно, — догнать их я, конечно, не могла. И вдруг рядом со мной возник маленький мальчик, который участливо спросил:

— Тетенька, вам помочь?

— Ой, милый, как ты вовремя! Помоги мне, пожалуйста. Как тебя зовут?

— Сережа.

— А сколько тебе лет?

— Восемь.

Так мы подружились с маленьким чудом, которое представлял собой этот мальчик с его нежным сердцем и зоркими глазками. Поэтому мера моего восхищения этим чудом не подлежит никакому сомнению, тем более что, наверное, его одаренность не дает мне иногда спокойно засыпать вечером, потому что я не смогла ему помочь.

* * *

Красота наших мест непередаваема. Все, кто приезжают, сразу хотят жить. Да и я счастлива как можно больше хороших людей подарить родным местам.

Замечательный певец и чистейшей души человек Герард Васильев торгует дом у дяди Саши. В кармане у него три тысячи.

Дядя Саша, похожий на пушистый одуванчик:

— Дом я решил тебе, Герард Вячеславович, продать, но он у меня плохой.
Герард:

— Ну что вы, дядя Саша, дом замечательный.

— Ты не знаешь, печи никуда не годятся.

— Ну, это ерунда!

— А у меня дырка над входом.

Герард, глядя вверх:

— Дырки не вижу.

Осмелевший дядя Саша:

— Тыщу — не дорого?

Герард, совершенно растерявшись:

— За тыщу не могу, возьми полторы.

— За что полторы?

— Не знаю за что, но возьми!

— Ну, если только в другой карман.

* * *

Самый скромный домик в деревне у моего дальнего по родству, но близкого по душе Романыча.

— Что же ты получше-то ничего себе не справил?

— Да я, выходя на пенсию, думал, что у меня сто двадцать рублей на книжке, а оказалось восемьдесят.

Герард Васильев

— Ну, и чему радуешься? Восемнадцать лет председательствовал, колхоз на хорошем счету держал, а у самого ни гроша.

— Да ну их, деньги… У меня в войну, в Австрии, столько скопилось — не перечесть, и чувствую: порчусь! Я их быстренько истратил и больше не завожу. В гробу, Карочка, карманов-то нет…

* * *

Со временем в нашей деревне поселилось много хорошего народу. Среди них замечательный художник Борис Тальберг. Вся деревня хором учила его фамилию.

— Тальберг… Тальберг…

А он возьми да умри.

У вдовы Тальберга через некоторое время появился новый муж, фамилию которого деревня учить не стала.

Однажды вбегает мой поджигатель домой и говорит:

— Твой в луже сидит.

И спрашиваю:

— А ты что, помочь не мог?

— А я хотел. Но там уже этот бегает, помогает.

— Да кто?

— Ну я тебе говорю, — этот… Бывший Тальберг.

* * *

Самый лучший огород в нашей деревне у пышной красавицы тети Любы. Вроде бы и семена одни и те же сажают, в одно и то же время поливают и пропалывают, одним навозом удобряют, да все не то.

— Тетя Люб, ты, наверное, какой-нибудь секрет знаешь?

— Да какой тут секрет. Просто перед высадкой семена огурцов надо завернуть в мокрую тряпочку и положить между титьками. Через день (!..) они прорастут — и высаживай. Вот и весь секрет…

* * *

Характер у моей соседки слева знойный — со всей деревней в ссоре. Очень охота и со мной отношения повыяснять. Тем более что и повод есть. Она всю зиму мусор на мой участок через забор перебрасывает, а я весной банки, бутылки, боты рваные собираю. А моя соседка висит на заборе и ласково так, умильным голоском спрашивает:

— Убираешь, Степановна?

— Убираю.

— А кто ж тебе тут накидал?

— Да вот понятия не имею.

— А на кого думаешь?

— Не знаю, на кого и думать.

— Небось, думаешь на меня?

— Нет, нет, что ты!

— А на кого ж тебе еще думать?

— Не знаю, милая.

Совсем перевесившись через забор, заглядывает в глаза и говорит:

— Но по глазам твоим я вижу, что ты думаешь на меня.

* * *

Самая большая радость в деревне — дети.

Ни для кого из деревенских детей не было секретом, что у нас на чердаке в ступе живет добрая Баба-Яга. Болото, где она жила раньше, осушили, деваться некуда. Есть, правда, сестра на другом болоте — Борисковом, да больно злая. Вот она и прижилась у нас.

Детям гостинцы откуда-то добывает, а они ей за это рисунки рисуют. Вот только не показывается бабушка никому, страшная очень.

— Покажись, бабушка. Мы не испугаемся.

— Да у нее один зуб.

— Ну и что?

— И нос крючком.

— Ну и что?

— И борода до пояса.

— Ой!

Танюшка, правда, видела как-то кусочек юбки за сундуком, но чтобы всю — никогда.

А рисунков много накопилось, и решили мы 6 июня, в день рождения Пушкина, сделать выставку.

Бабушка Инна напекла пирогов по рецептам Ганнибалов. Все дети вместо пропуска на праздник должны были читать стихи Пушкина. Все удалось на славу: прозвучали и «Узник», и «Полтавский бой». Вот только четырехлетний Юрочка не смог выучить Пушкина, зато написал свои стишки:

Жучок-паучок
Не особенно сверчок.

За что и был радостно допущен к празднику и пирогам.

* * *

Тетя Ариша из деревни Бориного детства была страстной грибницей. Ходит, бывало, по лесу и приговаривает:

— Грибок, грибок, высунь лобок. Не высунешь — останешься. Останешься — состаришься. Состаришься — сгниешь.

Грибочки от страха ручонки к тете Арише тянут и в лукошко укладываются.
Бочками, бывало, солила грибочки тетя Ариша. Солила да всем и раздавала. Если вдруг нищий по деревне пройдет, а ее дома не было, так ведь за околицу бегом — хлебушка или грибочков на дорожку.

Десять сыновей у нее было. Семерых на войну призвали, да все целехоньки и вернулись. Вот как они, грибочки-то тети Аришины, себя оказали.

* * *

У соседки Веры шесть внуков. Один задумчивый. Все на берегу сидит, на воду поглядывает и молчит. Дай, думаю, поучу с ним стихи.

— Сашенька, ну давай повторяй: «Идет бычок, качается…» Вот умница, а теперь: «Наша Таня громко плачет…» Вот хорошо! А теперь смотри: все можешь забыть, а строчку «Унылая пора!.. Очей очарованье…» запомни обязательно.

Приезжаю следующей весной и понимаю, что все забыл — ни бычка тебе, ни Танечки.
— Ну, Сашенька, ну какой же ты!.. А вот я просила тебя запомнить «Унылая пора…».

И вдруг, как будто откуда-то издалека, в глазах его мелькнули лучики, и он тихо прошептал:

— …очей очарованье.

* * *

Посиделки в нашей деревне — заслушаешься. Слова все на свой лад: румзак, линоль, шлагбай и — очень ласково — малинес (потому что с хреном вкусно).
Сама невольно настраиваюсь на задушевное течение их беседы, помня одну из главных поговорок тети Мани: «Попал в каркуны, каркай, как и оны».

* * *

— А по весне у нас по Волге утопленники плывут. Семьями. Все — в валенках. Ну, носов нет — рыбы съели.

* * *

— А вот мне говорили — не думай, но я думала. Зимой. И у меня мозги к уху поплыли. У меня правое ухо не слышит, а к левому мозги плывут. Я мужу свому сказала: «Погляди, родной, плывут или нет». Он долго смотрел, а потом говорит: «Плывут, родная, плывут».

* * *

— А я и так в тонку ниточку тянусь, а мне говорят: «Телефон поставим». А я говорю: «Нет мово разрешения на ваш телефон, я вам заявку не подавала». Я женщина бедная — не то что королева из соседнего села. Ну, которая зимой повесилась-то! И главное — чего повесилась? Работа у ей легкая была. По причине одной почки кладовщицей поставили. Взвесит — уйдет, взвесит — уйдет. И даже не очень пила. Ну, правда, мужичков любила. Вот я думаю: зачем ей с одной почкой мужики? Я понимаю, что для дров. Но дрова-то и зятья могли нарубить…

* * *

— Вот фотограф к нам приезжал. Меня на одной фотографии два раза снял. Мы золовушку хоронили — у нее был перелом бедра ниже колена. Видишь, я у гроба, в головах, в платке стою, плачу? И в дверях плачу — тоже я.

— Послушай, так не бывает.

— У вас не бывает, у нас бывает…

* * *

— А в метро ездить у нас в деревне не советуют. Там, говорят, платки с головы сдувает…

* * *

А на днях Клавочка Печенкина подружку на чай пригласила. Сидят, чаек попивают, а тут вдруг собака агромадная стол обежала вокруг и вон из избы.
— Чья же это собака такая, Клавочка?

— Какая же это, Пашенюшка, собака! Это же соседкина мать — я ее в лицо узнала.

* * *

— А слышь, Ютава-то Печенкина козочку свою бененькую, любименькую продала. Пришла с рынка, села напротив ленинского портрету и говорит: «Ленин ты наш, Ленин. Вождь ты наш пролетарский! Куды ж ты нас завел, если я козочку бененькую, любименькую продала, а денег выручила — подтереться нечем…»

* * *

— А тут снится мне, Клавочка, сон. Две дороги передо мной лежат: одна вся из пряников — это моя душа, а вторая вся сикось-накось — это наша советска власть. И нигде они, Клавочка, совпасть не могут.

* * *

— Да, жизнь теперь нелегкая. Но это кому как. Вот деверь у Анеички, в какое положение взошел — макулатура цэка! Ему даже кормилицу приставили — она ему чай носит. Вот возил высоких людей на охоту и рыбалку и сам вознесся. У него теперь такие протяжи, его не достигнешь!

— Что, правда номенклатура ЦК стал?

— Да погоди еще, неизвестно, может, и выше. Тут по телефону мужа зовут. А я говорю: «Кто его спрашивает?» А мне отвечают: «Инкогнит». Вот так.

* * *

— А куда председатель-то делся?

— Да ему что-то от работы схудилось, и он в Ендасюки уехал.

— В Ессентуки, что ли?

— А я и говорю, в Ендасюки.

* * *

— Теперь столько городских понаехало, «новые русские» сортиры понастроили — надивуешься. Сел, сделал свое дело, нажал на педаль — и все говно в окно.

* * *

— А на потолок лучше всего линоль проложить — чисто и мухи сосклизывают.

* * *

— Я парик заключил на холодильник. Боюсь, выиграю.

— Чего боишься-то?

— Да ставить некуда.

* * *

— Я как колонизацию провожу, так обязательно трубы ворую.

* * *

— А тут еще у нас аметист завелся. Идет Пашеня мимо кустов, а он кричит: «Тетка, тетка, глянь сюда!»

А она, родимушка, кусты-то раздвинула и чуть не померла от страху — он там стоит и раздеклешивает.

* * *

— Тетя Пашеня говорит, что ежели она с утра чертям работы не задаст, так они целый день по дороге огненные колеса катают.

* * *

— Ой, сын у меня такой сикилястый. Тут недавно так разошелся, что даже зуб себе вырвал.

* * *

— А тут на днях в соседней деревне до чего мужики додумались — всех собак в галстуки нарядили. Говорят: «Издевательство над народом! “Тройной» стали в наборе продавать… с галстуками. А нам их что, солить, что ли?»

* * *

— Я вот, Матрена, даже не представляю, как ты столько лет тяжелый характер свово мужа сносишь.

— А что делать? Новово теперь не заведешь, вот и донашиваю…

* * *

У девяностолетней тети Груши, которая косит участок, спрашивают:
— Откуда у тебя силы?

— А я, — говорит, — как силы кончаются, так в церкву иду. Встану перед Господом и говорю ему: «Обопрись на меня». И откуда-то силы появляются.

* * *

Сегодня деревня наша разрослась. Из девяти дворов уютного «Беззаботного бережка» она превратилась в огромную деревню. Хорошие люди из приехавших остались хорошими, средние, как говорят в нашей деревне, устаканятся при такой красоте нашей природы, а плохие… Ну что же плохие? Земля тоже удобрения требует.

Из книги:

В книге замечательной актрисы, известной поэтессы Карины Филипповой собраны воспоминания о друзьях и учителях, которые стали знаковыми фигурами нашей эпохи, а также ее рассказы, своеобразные миниспектакли, в которые вложено так мно­го сердца, души и любви к русскому человеку и родному языку, что они и на бумаге сохранили энергетику, родившую их на свет.

Из книги Карины Филипповой «По тропкам и по кочкам шла маленькая точка»

ПОДЕЛИТЕСЬ ЗАПИСЬЮ