Мне семь лет. Начало войны. Бабушка на цыпочках тянется к репродуктору, плачет и говорит:
— Ржев, Ржев, там наши…
* * *
Мне двенадцать лет. Бабушка идет со мной по берегу Держи, я смотрю: какие-то белые снопики вдоль реки.
— Бабулечка, а что это за снопики? — спрашиваю я.
— Да это косточки солдатские.
На Держе, на правом берегу, были советские войска, а на левом немцы, и так семь месяцев.
* * *
— Пойдем за грибами, — говорит бабушка, берет меня за руку, и мы вместе с тетей Олей идем в лес, а там, у большой сосны, лежит череп.
— Тетя Оля, зачем ты берешь его? — пугаюсь я.
А тетя Оля задумчиво так отвечает:
— Да он молоденький совсем, даже зубки мудрости еще не выросли.
Потом возникли мои стихи:
В лесу у деревни Выгодово
Война мою память выглодала.
Мой череп, спросите у местных,
Лежит у большой сосны.
Все зубы мои на месте —
Их тридцать, с мудростью вместе,
Два просто еще не выросли
До той мировой войны.
Ни капельки я не страшен,
Наверно, красиво даже
Белею на ярком фоне
Задумчивым летним днем.
Сосна, что стоит на страже,
Простонет, как будто бы скажет:
— Как имя твое, болезный?
А что я скажу о нем?..
Я долго в самом начале
Его вспоминал ночами,
Но, видимо, накрепко выбило:
Тот бой не из легких был.
Вы что же, однополчане?
Вы что-то мне вслед кричали?..
Попробуйте вспомнить имя,
Которое я забыл…
* * *
Ржев сохранился в моей памяти как одна огромная сплошная боль. Сталин разрешил погибнуть там двумстам тысячам солдат, а погибло два миллиона.
Отец нашего друга скульптора Андрея Дилендорфа уходил в ополчение подо Ржевом, когда маленькому Андрюше было пять лет. Собирая вещмешок с собой на войну, он положил туда смену белья, пачку сухарей и книжку С. Аксакова «Детские годы Багрова-внука», чтобы между боями почитать. С войны он не вернулся.
* * *
За околицей, в поле некошеном — С фотографии смотрит простой Тишиной ото всех отгороженный Мой ровесник — солдат молодой.
А лицо у парня светлое,
Брови черные вразлет,
Будто он со снимка этого
Слова ласкового ждет.
Будто хочет знать —
А правда ли, что войны сегодня нет?
Ведь тогда и смерть оправдана
Парня довоенных лет.
В карауле почетном сменяются
И цветы, и дожди, и снега,
А с портрета солдат улыбается
Мне из дальнего далека.
А лицо у парня светлое,
Брови черные вразлет,
Будто он зарей рассветною
По росе ко мне идет.
Будто говорит мне ласково,
Что разлуки вовсе нет.
Сколько вами недосказано,
Парни довоенных лет.
В карауле почетном сменяются
И цветы, и дожди, и снега,
А с портрета солдат улыбается
Мне из дальнего далека.
А лицо у парня светлое,
Брови черные вразлет,
И, как песня недолетая,
Он в душе моей живет.
Мне не вычеркнуть из памяти
Глаз его далекий свет.
Вы забытыми не станете,
Парни довоенных лет.
Ко мне зашел на днях мой старый друг,
Который в школе так стихи любил,
И между прочим мне признался вдруг:
— Какую я девчонку закадрил!
— Как закадрил? — Да так. Идет трамвай,
Стоит девица, все у ней на месте.
Прошу кондуктора мне два билета в рай.
Ну, в общем, из вагона вышли вместе.
— И все? — А что еще? Луна, стихи, букеты
Устарели в нашем веке.
И вот тогда я вспомнила тогда
Опять о том же самом человеке.
Вернее, о письме, вернее, из письма
Пять или шесть едва заметных строчек.
Была весна, обычная весна.
Сияло солнце, распускались почки.
Мы были в Клязьме. Тихий старый дом
Дышал печалью. Кто-то гулко ухал
На чердаке. Вдовела в доме том
Седая молчаливая старуха.
Со стен смотрела прожитая жизнь,
Вся в аккуратно застекленных рамах.
И лишь письмо не помещалось в них,
Из рамы угол выставив упрямо.
Всего пять строк: «Когда охватит грусть,
Иди тихонько до начала рощи.
Вдруг вспыхнет пред тобой калины куст —
Ты не пугайся. Это мой букет,
Подарок мой, я не придумал проще».
Кому и от кого то странное письмо?
Всего пять строк, но разве это важно?
Как парус вверх, поднявши уголок,
Письмо с войны — кораблик мой бумажный.
Я бросилась по старым тропам в лес.
Но лес исчез. На север плыло поле.
Где та поляна, роща, где букет?
А поле, поле, будто бы от горя,
Вздохнуло глухо: «Ты уж не взыщи. Ищи…»
Ищу, ищу, ищу, как первую мечту,
Ищу, ищу, как светлую надежду,
Молчу, зову, кричу, но все-таки ищу
Любовь, но ту любовь, какой любили прежде
В прошедшую войну ребята наших лет
Своих подруг, на нас немножечко похожих,
Ребята наших лет, которых больше нет.
С собой унесшие так много слов хороших.
Ко мне зашел на днях мой старый друг,
Который в школе так стихи любил…
* * *
Ополчение, которое состояло из студентов московских вузов, гибло подо Ржевом целыми ротами. Их и хоронили в воронках стоймя, потому что могилы копать было некогда.
А один из пулеметчиков стрелял в сторону врага в течение сорока лет. Когда обнаружили его останки, то поняли, что он погиб стоя, не выпуская из рук автомата, и так простоял сорок лет.
* * *
Это что еще такое:
Память поля, память боя…
Это — как кино немое:
Бьют зенитки без отбоя.
Те, по ком устали плакать,
Каждый день бегут в атаку,
Защищая поле боя —
То, что стало их судьбою.
В три наката прах и тлен,
А по сути — вечный плен…
Ах, безмолвие какое!
Память поля, память боя…
Ржеву я написала довольно нежные слова. Мне только не нравилось сочетание букв «ржа», «ржу», ржавчина…
Потому я написала строчку:
Ах ты, Ржев-журавушка,
Песня моя вечная,
Травушка-муравушка,
Волга быстротечная.
— А мне самой нравится.
— ТОЛЬКО город Ржев до войны назывался «голубиное сердце».
— Что это такое? Быть не может.
— А ты поди-ка спроси у администрации.
Бегу к Галине Александровне и спрашиваю:
— Почему голубиное сердце?
А она говорит мне:
— Около пятисот лет во Ржеве выводили самую красивую породу голубей — турманов. Это которые в ботфортах, в красивых воротниках. Но в войну все они погибли.
— Как? Не может быть.
— Что говорить про голубей, если от сорокатысячного населения Ржева осталось в живых сто восемьдесят четыре человека.
— А голуби?
— Они тоже все погибли. Но один немец скрал немного голубей, отвез их в Германию и там занялся их разведением. И через много лет несколько пар этих голубей прислал во Ржев.
Эта история потрясла меня, и я за одну ночь написала текст песни. Но я не голубятница, поэтому, как они точно назывались, не знала и постаралась покрасивее написать об этих голубях, назвав их турмалины.
Пятый век, если верить былинам,
В небе Ржева парят турмалины,
Салютуют жемчужными сполохами
В ярком небе прекрасные голуби.
Я отобрала текст песни у всех композиторов, отдала их Андрюше Ктитареву, и он буквально в течение сорока минут написал дивную музыку.
Тогда я обратилась к Вале Толкуновой со словами:
— Валечка, мы два сердца вложили в эту песню.
— Возьмите мое третье — я ее запишу, — ответила Валентина Васильевна.
До написания песни, в которой припев звучит так: «Звался сердцем голубиным гордый Ржев. Ах, турманы-турмалины, словно залпы белых лилий вверх», я не знала, что лилии — это цветы Богородицы. А теперь немые крики ушедших подо Ржевом мальчиков слились во мне с этими залпами лилий в небо — в вечность.
Из книги:
В книге замечательной актрисы, известной поэтессы Карины Филипповой собраны воспоминания о друзьях и учителях, которые стали знаковыми фигурами нашей эпохи, а также ее рассказы, своеобразные миниспектакли, в которые вложено так много сердца, души и любви к русскому человеку и родному языку, что они и на бумаге сохранили энергетику, родившую их на свет.
NASHTEATR.com – культурно-просветительское издание о культуре, театре, кино, истории. Наше издание рассказывает и о Московском Новом драматическом театре и истории Нового театра. Наше издание рассказывает о разных аспектах деятельности и жизни театров России и мира, истории театра.
О новом театре, об артистах и режиссерах, чьи жизни были связаны с Новым, не так много информации. Если вы хотите поделиться всем связанным с Московским Новым драматическим театром (афиши, фотографии, видео, аудио, воспоминания, программки) — не стесняйтесь, пишите на наш емейл. Приходиться все собирать по крупицам, находить иногда случайно. Любая помощь, любые материалы приветствуются.
Мне семь лет. Начало войны. Бабушка на цыпочках тянется к репродуктору, плачет и говорит:
