365 лет со дня рождения английского писателя Даниэля Дефо

В 1660 году родился английский писатель Даниэль Дефо

 

Представлять читателям Даниэля Дефо нет никакой необходимости — автора «Робинзона Крузо» знают все. Однако не всем, наверное, известно, что долгое время — около двух столетий — его литературная репутация в Англии была не слишком высока. Превратившись в мировой миф, «Робинзон» зажил самостоятельной, отдельной от своего творца жизнью (мифам не требуются авторы).

«Робинзон» Дефо окружен бесчисленными переделками, подражаниями, инсценировками, всяческими «Детскими Робинзонами», «Семейными Робинзонами», «Девочками-Робинзонами», «Новыми Робинзонами» и их собратьями разных национальностей—вспомним, например, что в «Детстве» Л. Н. Толстого дети играют не в настоящего, а в «Швейцарского Робинзона». Между тем к самому Дефо все английские критики XVIII—XIX вв. (за исключением проницательного С. Колриджа) относились с явным презрением, считая его ловким журналистом, случайно сочинившим одну неплохую развлекательную историйку. И только в начале XX в. этот критический стереотип был разрушен, причем интересно, что переоценка всего наследия Дефо началась с легкой руки писателей, находящихся как бы на противоположном литературном полюсе, Джеймса Джойса и Вирджинии Вулф. Приводим здесь сокращенный перевод эссе В. Вулф, написанного к двухсотлетию «Робинзона Крузо» (1919) и оказавшего огромное влияние на последующую историю восприятия творчества Дефо на Западе.

Когда речь идет о «Робинзоне Крузо», участникам юбилейных торжеств нет причин опасаться, что им придется обмерять уменьшающийся в размерах призрак и предсказывать его скорый распад — сама мысль об этом должна показаться странной. Положим, 25 апреля 1919 года «Робинзону» действительно исполняется двести лет, но вряд ли кто-нибудь станет по этому поводу, как обычно, выяснять, есть ли у книги читатели и какова ее будущая судьба. Скорее, двухсотлетие заставит нас поразиться тому, насколько молод этот вечный и бессмертный роман. «Робинзон Крузо» больше похож не на творение одного человека, а на плод коллективной фантазии целого народа, и справлять его юбилей не менее нелепо, чем праздновать годовщину Стонхенджа (*). Может быть, это чувство испытываешь отчасти из-за того, что нам всем «Робинзона» читали вслух в детстве, и тогда мы относились к Дефо и его книге примерно так же, как древние греки к Гомеру. Нам и в голову не могло прийти, что Дефо— это реальное лицо, а если б нам сообщили, что «Робинзон» написан человеком, водившим пером по бумаге, мы бы просто отмахнулись, не поверив, или же очень расстроились. Детские впечатления живут долго и врезаются глубоко. Нам до сих пор кажется, что имени Даниэля Дефо не место на титульном листе «Робинзона» и что, отмечая двухсотлетие этой книги, мы лишь отмечаем реальность ее бытия, в чем нет особой необходимости, как и в случае со Стонхенджем.

Огромная популярность «Робинзона» в некотором смысле повредила его автору: она принесла ему некую анонимную славу, но в то же время заставила забыть, что он написал и другие книги, которые — скажу с полной уверенностью — нам не читали в детстве вслух. Поэтому, когда в 1870 г. редактор «Христианского мира» обратился к «мальчикам и девочкам Англии» с призывом воздвигнуть новый памятник на могиле Дефо, в которую попала молния, эпитафия гласила: «Автору „Робинзона Крузо“». О романе «Молль Флендерс» надпись на мраморе не упоминала. Если вспомнить, какие темы затронуты и в нем и в таких книгах Дефо, как «Роксана», «Капитан Синглтон», «Полковник Джек», то удивляться этому не приходится, хотя возмутиться можно. Конечно, биограф Дефо Райт был прав, говоря, что эти книги «не пригодны для стола в гостиной». Но если мы не хотим считать сей весьма полезный предмет меблировки верховным законодателем вкусов, то нам остается пожалеть о том, что из-за их внешней грубости или из-за всеобщей известности «Робинзона» они не пользуются тем широким признанием, которого заслуживают. На любом памятнике, достойном называться памятником, рядом с именем Дефо должны быть начертаны имена, по крайней мере, «Молль Флендерс» и «Роксаны», ибо они принадлежат к числу немногих английских романов, которые можно без преувеличения назвать великими. И двухсотлетие их более знаменитого сотоварища — повод вполне достаточный, чтобы попытаться понять, в чем же именно состоит их величие.

Дефо, начавший сочинять романы в старости, за много лет до Ричардсона и Филдинга, был одним из первых, кто придал роману форму и отправил в долгий путь по миру. Но нам нет необходимости подробно останавливаться на самом факте первородства — важно лишь, что Дефо подходил к искусству романа с определенными идеями, которые как раз и возникли у него отчасти потому, что он стал одним из первооткрывателей жанра. Чтобы оправдать свое существование, роман должен был рассказывать правдивую историю и проповедовать здравую мораль. «Выдумывать истории— это возмутительное преступление,— писал он.— Выдумки проедают дыру в сердце, и через нее туда постепенно проникает привычка ко лжи». Поэтому и в своих предисловиях, и в своих книгах он всеми силами доказывает, что ничего не выдумал, а лишь изложил факты и что он руководствуется высоконравственной целью — наставить грешника на путь истинный и предостеречь невинного. К счастью, эти принципы вполне отвечали его природным склонностям и дарованиям. За 60 лет взлетов и падений он научился уважать факты и тогда смог извлечь выгоду из своего опыта. «Некоторое время назад,— писал он,— я подвел итог своей жизни в таком двустишье:

С превратностью судьбы я как никто знаком:
Тринадцать раз богатым был, тринадцать — бедняком».

Прежде чем написать историю Молль Флендерс, он восемнадцать месяцев просидел в Ньюгейтской тюрьме, где разговаривал с ворами, пиратами, разбойниками и фальшивомонетчиками. Но одно дело — своей шкурой ощутить град фактов, которыми беспорядочно забрасывает тебя жизнь, и совсем иное — жадно глотать их, чтобы от них остался неизгладимый след. Главное не в том, что Дефо знал гнет нищеты и встречался с ее жертвами, а в том, что он почувствовал в этой бесприютной, бродячей, подверженной ударам судьбы жизни подходящий материал для своего искусства. На первых страницах всех своих великих романов он оставляет героев в полном одиночестве и обрушивает на них такие бедствия, что их существование неминуемо превращается в непрестанную борьбу, где можно выжить лишь благодаря удаче и напряжению всех своих сил. Молль Флендерс появляется на свет божий в Ньюгейтской тюрьме, мать ее — преступница; капитана Синглтона еще ребенком крадут и продают цыганам; полковник Джек, хотя и «джентльмен по рождению», идет в ученики к вору-карманнику. < … >

Итак, перед каждым из этих мальчиков и девочек простирается открытый мир, в котором их ждет битва за жизнь. Такая расстановка сил Дефо больше всего по вкусу. С самого рождения Молль Флендерс терзают «самые страшные демоны на свете, демоны нищеты», не давая ей передышки больше чем на полгода; ей приходится зарабатывать себе на жизнь, едва она научилась шить; ее постоянно гонит с места на место, так что ей не приходится требовать от своего создателя, что бы он окружил ее утонченной атмосферой семейного быта—на это Дефо не способен. Но зато его знание чужих людей и нравов приходится ей как нельзя кстати. С самого начала на нее возложено тяжкое бремя—доказывать свое право на жизнь. Она может положиться лишь на свою изворотливость и смекалку; лишь кустарная мораль, наспех сколоченная ею, может вытащить ее из неожиданных переделок. Живость повествования частично объясняется тем, что Молль Флендерс, еще в юности нарушив общепринятые законы, получает тем самым свободу изгоя. Для нее нет ничего невозможного, кроме одного — остепениться, устроиться, обрести покой и безопасность. Но перед нами не авантюрный роман — гений Дефо помог ему счастливо избежать этой очевидной опасности. Он сразу дает понять, что МоЛль Флендерс интересна и сама по себе, а не только как предлог для построения авантюрного сюжета. В подтверждение этому она, как и Роксана, первым делом влюбляется— влюбляется страстно, хотя и несчастливо. И даже когда ей приходится стряхнуть с себя наваждение, выйти замуж за другого и всерьез заняться своим устройством и обеспечением, это не оскорбляет ее страсть, ибо поступить так ее обязывает происхождение, а Молль Флендерс, подобно всем героиням Дефо, женщина здравомыслящая и практичная. Поскольку она врет, не стесняясь, когда это выгодно, ей веришь на слово, если она говорит правду. У нее нет времени заводить личные привязанности и предаваться тонким чувствам: уронит слезинку, на мгновение впадет в отчаяние — и все, «рассказ продолжается». Люди такого склада любят идти навстречу испытаниям, любят радоваться собственной силе.<…> Нет, она не бессердечна, никто не обвинит ее в легкомыслии, но она умеет наслаждаться жизнью, а если героиня жива, мы все вступаем в свиту ее обожателей. Более того, в ее увлечениях всегда есть легкий оттенок фантазии, что переводит их в разряд благородной страсти. Хитрая и практичная по необходимости, она тем не менее взыскует романтики и хочет найти в мужчине то, что в ее глазах делает его истинным джентльменом .<…>

Мы обращаем внимание на эти черты характера героини только для доказательства того, что создатель Молль Флендерс вовсе не был безыскусным журналистом и регистратором фактов, лишенным всякого представления о психологии, в чем его обычно обвиняют. В действительности его персонажи обретают плоть и кровь характера, но обретают как бы сами по себе, помимо воли автора и даже иногда вопреки его желаниям. Даже в самых волнующих, самых изысканных местах Дефо ведет повествование невозмутимо и бесстрастно, как если бы они попали в роман без его ведома.<…> Видимо, герои настолько глубоко проникали в его сознание, что он жил их жизнью, точно не зная, как это ему удается. В его книгах — как и у всех бессознательных писателей— таится больше золота, чем удалось добыть его современникам.

Возможно, наша трактовка созданных им характеров сильно озадачила бы его, ибо мы находим в его романах значения, которые он тщательно скрывал даже от себя самого. Поэтому теперь мы склонны скорее оправдывать Молль Флендерс, чем осуждать ее; поэтому нам трудно поверить, что Дефо точно знал степень ее вины, что он не ведал, какие вопросы ставят его жизнеописания покинутых и одиноких, что он не пытался хотя бы намеком подсказать ответы, расходящиеся с исповедуемой верой.<…> Но романы Дефо заслуживают нашего восхищения вовсе не потому, что в них предвосхищены какие-то идеи Мередита, а некоторые их сцены (возникает странная параллель) превратились в пьесы Ибсена. Каковы бы ни были его взгляды на положение женщин в обществе, они являют собой лишь побочный продукт главного его достоинства—того, что он имеет дело с важным и непреходящим, а не с мимолетным и обыденным. Да, он часто наводит скуку. Он так отлично подражает занудливой точности ученого путешественника, что начинает казаться, будто его перо или его ум не в силах ничем смягчить эту сухость бесспорных истин. В его книгах не отразилась ни растительная природа, ни многие стороны природы человеческой. Со всем этим нельзя не согласиться, хотя в таком случае следует отмечать не менее серьезные изъяны и у многих других писателей, которых почитают великими. Но достоинств его подобные упреки не умаляют. С самого начала ограничив свой кругозор и обуздав свои устремления, он все же достигает правды миропонимания, куда более редкой и жизнестойкой, чем правда факта, которую он провозгласил своей целью. Он заметил Молль Флендерс и ее друзей не потому, что они показались ему, как мы бы их назвали, «колоритными типами», и не потому, что они могли служить, как утверждал он сам, великолепными примерами зла, на которых удобно учить публику. Его интерес возбудила только их природная честность, взращенная тяготами жизни. Для них не годились оправдания; для их намерений не было прикрытий; за ними надзирала нищета. Дефо осуждал их грехи только на словах. На деле же он восхищался их отвагой, изобретательностью, упорством. Он любил их общество, их рассказы, их веру друг в друга, их самотканую мораль. В их судьбах он обнаруживал то же бесконечное разнообразие, которое так радовало и поражало его в собственной жизни. И главное, эти мужчины и женщины могли свободно говорить о своих страстях и желаниях, которые движут людьми с начала времен, и поэтому даже сейчас они сохраняют свою жизненную силу. Их величие способно выдержать взгляд в упор. Даже мерзкая тема денег, которые играют столь важную роль в их жизни, становится не мерзкой, но трагической, когда деньги начинают означать не праздность и власть, а честь, честность, жизнь. Про Дефо можно сказать, что он неинтересен, и нельзя — что его занимали пустяки.

Он принадлежит к школе великих простых писателей, для которых основой всегда служит знание самых постоянных, хотя и не самых чарующих сторон человеческой природы. Я вспоминаю о нем, когда смотрю с моста Хангерфорд на Лондон— серый, серьезный, массивный, наполненный приглушенными звуками машин и трудов город, прозаичный, если б не мачты кораблей, если б не башни и купола. Девушки в лохмотьях, протягивающие букеты фиалок на углах улиц, терпеливые старухи с обветренными лицами, разложившие свои спички и шнурки для ботинок под арками моста, похожи на его героинь. Он из той же школы, что Крабб (**) и Гиссинг (***), но не соученик им, а основатель и наставник в этом суровом храме знаний.

Перевод и вступление А. Долинина

 

* Стонхендж — знаменитая культовая постройка 2-го тыс. до н. э. в южной Англии.

** Крабб Джордж (1754—1832) — автор бытописательных поэм о жизни английской провинции.

*** Гиссинг Джордж (1857—1903) — автор натуралистических романов из жизни английских социальных низов.

 

Памятные книжные даты. М., 1984.

Данный материал является некоммерческим и создан в информационных, научно-популярных и учебных целях. Указанный материал носит справочно-информационный характер.

ПОДЕЛИТЕСЬ ЗАПИСЬЮ

---