«Как молоды мы были Как искренне любили Как верили в себя» Н. Добронравов
Их было трое. Трое ленинградских юношей, познакомившихся на подготовительных курсах при поступлении в институт. Трое, которых опалила война и в душах которых пробуждался интерес и тяга к искусству — они решили посвятить себя архитектуре.
Трое ленинградских юношей — Смирнов Всеволод, Скобельцын Борис и Катаев Лев. Первые двое прошли тяжёлые дороги войны и имели семьи. Лев много моложе обоих — блокадник, вчерашний школьник, имеющий полную семью — отца и мать (что тогда было крайне редко). Они оказались в одной группе. И так распорядилась судьба, что через их жизни прошли десятилетия тесной дружбы, события, коренным образом изменившие их судьбы; годы резкого охлаждения и мистические изменения и примирения перед концом жизни. Почти полвека они шли разными путями по одной дороге, ушли все трое в конце XX века (1995, 1996, 2000 гг.). Ниже я привожу часть статьи, написанной Л. Катаевым о художнике А. С. Ведерникове, сыгравшем большую роль в художественном развитии этих трёх студентов.
Годы на архитектурном в ЛИСИ (1)
«Осень 1947 г. Мы поступали на архитектурный факультет Ленинградского инженерно-строительного института. Предельно осторожно воспринималось всё, что было с предстоящим долгим студенчеством. Перед нами открывались перспективы бесконечного праздника: товарищество, познания профессии, введение в искусство…
Пестрый состав поступивших, столь характерный для послевоенных лет, смешал представление о возрасте, старшинстве и уравнял бывших школьников и молодых мужчин, вернувшихся с фронта (а порой и из плена), которых опалило страшное дыхание беспощадной войны и нечеловеческих испытаний. Казалось немыслимым что-либо сопоставить с судьбой этих людей, прикоснувшихся к бесконечности. И вместе с тем постепенно и незаметно обнаружилось, что мы все, как новообращённые, предстали перед чем-то значительным и властным» заставившим нас забыть всё, разделявшее нас, смешавшее всех в единый клан верующих и поселившее в нас надежду, что это и есть именно то, ради чего стоит жить.
И это окончательно уравняло нас, поскольку впереди появилась цель, и путь, который предстояло нам пройти, казался нам той же бесконечностью.
В те годы в нашей архитектуре господствовало классическое направление, которое, тогда казалось, логически развивало и реализовывало торжество нашей победы в Великой Отечественной Войне. Это направление требовало от архитекторов глубокой теоретической подготовки, знания и принципов классического подхода к формам архитектурной композиции. В силу этого на архитектурном факультете нашего института значительное место отводилось изучению основ изобразительного искусства. И одной из ведущих дисциплин по праву считались рисунок и живопись. В этих условиях, естественно, преподаватели и предметы кафедры рисунка и живописи нами были особенно почитаемы.
Возглавлял кафедру профессор Никаз Леонардович Подберёзский — сподвижник архитекторов Г. А. Косякова и И. В. Жолтовского (2).
Кафедра располагала очень сильным составом преподавателей-художников профессионалов. Но Александр Семёнович Ведерников для нас, студентов, очень, скоро стал самым значительным и ведущим. Наши педагоги обладали безупречным методом преподавания, помогающим студенту поверить в свои силы, сконцентрировать их на достижение поставленной цели». Многие выпускники этой кафедры в жизни стали профессиональными художниками, к которым безусловно можно отнести Рахманину Наталью Сергеевну (супругу В. П. Смирнова).
Забегая вперёд, здесь хочется отмс ить влияние Н, Л. Подберезского на дальнейшие судьбы В. Смирнова и Л. Катаева, которых как выдающихся студентов позже рекомендовали для прохождения практики в Москву, в школу-мастерскую академика архитектуры Ивана Владиславовича Жолтовского, крупнейшего архитектора, имеющего мировую известность. Попасть в школу-мастерскую даже москвичам в те годы было весьма проблематично.
Но вернёмся к началу обучения в ЛИСИ. В эти послевоенные сложные годы с жадностью и упорством овладевали знаниями особенно фронтовики. Лидером сразу же оказался Всеволод Смирнов. Он охотно и деликатно делился своим умением в архитектурных «отмывках». По сути, когда не было рядом педагогов, он заменял их по творческим дисциплинам. К нему очень потянулся прекрасный рисовальщик — лёгкий и эмоциональный Борис Скобельцын, и бывший школьник — юный Лев Катаев. В этой тесной компании они провели первых два года обучения. Их объединяла фантастическая преданность искусству, они много времени проводили в Эрмитаже, страстно изучали архитектуру, впитывали гармонию архитектурных ансамблей, обсуждали композиции сооружений, масштаб деятелей. Много рисовали, ездили на этюды, копировали в Эрмитаже. Сохранилась прекрасная копия портрета «Пьяницы» Веласкеса, выполненная Б. Скобельциным (3). Совместная работа В. Смирнова и Л. Катаева, выполненная на 2-м курсе, копия настенной живописи в интерьере здания Главного Штаба К. Росси, была отобрана в фонд института, позже я её приобрела. Необычная музыкальная одарённость Б. Скобельцина привела их на концерты в филармонию, где они часто бывали, на галерее на стоячих местах в левой арке, разделившиеся в пристрастиях, кто к Евгению Мравинскому, кто к Курту Зандерлингу.
Группа студентов архитектурного факультета ЛИСИ. 2 курс. Нижник ряд — первый слева — Лев Катаев, четвертый — профессор Никаз Леонардович Подберёзский, пятый — В.П. Смирнов. 1948 год.
Это было подлинное студенческое братство. Частое пребывание у «Пяти Углов» в хлебосольном доме родителей Л. Катаева обогревало их от тягот послевоенного быта. Ведь у Всеволода были маленькая дочь и больная мать Александра Васильевна, которую он очень любил, у Бориса — двое детей и тоже больная мать. Но не только блинчики и чай с вареньем обогревали студентов — бывших воинов. Опорой и другом на многие годы стал отец Льва — Павел Иванович Катаев. Поэтому несколько слов о нём.
Это был весьма неординарный человек со сложной судьбой, по случайным обстоятельствам выживший в тяжёлые годы уничтожения ярких мыслящих личностей. Элегантный, начитанный, остроумный, резкий в суждениях, не получивший никакого образования, очень эрудированный и внимательный к людям человек. Он прошёл три войны — Халхин-Гол, Финскую и Отечественную. Эта личность и его сложная судьба заслуживает отдельного описания. Левины друзья очень потянулись к нему, и так случилось, что он многие годы был старшим другом и советником. Пожалуй, на моей памяти не было человека, который мог бы резко одёрнуть Всеволода и к которому он так прислушивался. Так случилось, что не только друзья тянулись к семье Льва, но и они оказывали, не могу сказать, что большую, но очень внимательную и длительную поддержку Александре Васильевне (матери Севы), жившей тогда в шикарном доме в крохотной комнате-пенале у Таврического сада. Позже, спасая её от астмы, сын привозил её на дачу под Москву, и продолжая традиции семьи — уже мы с Лёвой, живя в Москве, — опекали её как могли. Вот так всё переплелось. В те тяжёлые годы это была не редкость, когда люди поддерживали, сочувствовали и берегли друг друга.
Не могу не упомянуть здесь незабываемого поступка Севы. Уходил из жизни Павел Иванович от рака лёгкого, простреленного на фронте. Лёва из Москвы выехал в Ленинград. Звонок от Севы. Узнав об этом, выяснил, каким поездом выехал Лёва, и из Пскова приехал в Ленинград — встретил Лёву на вокзале, и вместе они пришли в дом. Сева понимал, как нестерпимо тяжело сыну войти к увядающему отцу, и он разделил с ним эту тяготу. Это было в 1968 году. Сказать, что это «поступок» друга, брата, — это мало сказать. Но в этом Всеволод — верный, любящий с невероятной самоотдачей, мало кому известной, всегда закрытый щитом.
Итак, с окончанием 2 курса в ЛИСИ в жизни троицы произошёл перелом. Из института ушел Б. Скобельцын — семья, двое детей, больная мать, нелады с техническими предметами. У Всеволода, наоборот, лады со всеми предметами и чёткое осознание недостаточности творческих дисциплин. В личной жизни — сложности. Увлечение «блондинкой»-сокурсницей и тем не менее решение перейти на архитектурный факультет Академии Художеств с потерей в обучении года. А проблемы те же — дочь, больная мать. Теперь это трудно понять, но старый друг и советчик Павел Иванович одобрил и поддержал Севу, несмотря на материальные сложности и потерю одного года обучения, но категорически отвёл решение Лёвы пойти вместе с Севой в Академию. Как он потом объяснил, что в Севе он видел осознанное устремление к глубинному изучению предметов искусства, а в юном сыне он не был так уверен и считал, что ему надёжнее опереться на инженерно-строительные дисциплины (хотя это была его ошибка).
Кстати, Сева не только в этот раз прислушался к совету Павла Ивановича, но и, как выяснилось потом, после того, как Лёва уехал работать в Москву, в школу-мастерскую И. В. Жолтовского, не имея в Москве ни родных, ни знакомых, ночуя в зале ожидания Главного Телеграфа. Отец, естественно, беспокоился о судьбе сына и поручил Севе заботу о Леве. Зная мой интерес к этой компании, он сказал Севе: «Ты эту девочку не отпускай». И Сева меня не отпускал. Давал массу поручений, когда он был в Москве на практике: «Ласточка, достань такую-то бумагу, кисти — у нас нет времени» и пр., и пр.
Не знаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы Сева добросовестно не выполнил поручение. Я стала женой его друга, матерью Андрея — сына Льва и внука уважаемого Павла Ивановича Катаева. Позже Сева заботился об отдыхе родителей Льва, привозил их с Андреем во Псков в Малы. Я на всю жизнь полюбила и подружилась с его супругой — талантливой и редкой мудрости Натальей. Их сын Митя многие годы рос вместе с нашим сыном Андреем и был опекаем на каникулах и моей семьей (моими родителями). Это были прекрасные годы дружбы, обоюдной помощи и единства сердец.
Далее мне трудно последовательно изложить события в жизни Всеволода, да и не моя это задача Но жизнь нас сталкивала часто при разных обстоятельствах, и, пожалуй, стоит остановиться в моих воспоминаниях на отдельных эпизодах жизни этого яркого и очень противоречивого человека. Но, тем не менее, к прилагаемым ниже эпизодам я считаю возможным предпослать эпиграф к его судьбе и поступкам.
«И свет во тьме светит, И тьма не объяла Его» Евангелие от Иоанна (гл. I ст. V)
Эпизод I. Знакомство
Летом компанией студентов мы шли у Летнего сада вдоль Лебяжьей канавки. К нам подъехал на велосипеде в трусах и футболке (тогда называлась бабочка) крепкий спортивный вихрастый блондин. Это был тогда студент 2-го курса Академии Художеств Сева Смирнов. Пошли на Марсово Поле. Он нас забавлял шутками, в чём был большой мастак, мы просто умирали от хохота. Надо сказать, что присущий ему артистизм и чувство юмора с годами так совершенствовались, что в компаниях равных ему, как правило и не было. Это очень притягивало к нему людей, чем он, конечно, очень пользовался.
Летом 1954 года Сева был на практике в школе-мастерской И. В. Жолтовского. Мы тогда снимали комнату в только что построенном корпусе МГУ на Ленинских Горах. Жили коммуной. Сева был глава компании студентов. Их было четверо, все на практике.
В 1955 г. мы с Лёвой получили первое московское жильё, и постоянным гостем, практически членом семьи, был Всеволод — много, много лет. В моей жизни Сева сыграл огромную роль, да и в жизни моего сына Андрея.
Мемориальная доска на доме где жил В.П. Смирнов (автор — Т.Н. Милорадович). 1996 г.
А Борис Скобельцын? Романтичный, непрактичный художник и в душе поэт. Что бы его жизнь без Севы! Случайные приработки в Ленинграде, семья, двое детей. А Сева после окончания Академии Художеств решает ехать во Псков — на реставрационные работы. Хотя были предложения проектной работы в Ленинграде в мастерской известного архитектора Е. А. Левинсона. Переехав во Псков (не последним аргументом была и болезнь матери — астма), не сразу, но довольно быстро они с Наташей переехали в большую и просторную квартиру. Не без его активного участия в этот же дом поменял своё маленькое ленинградское жильё и Боря Скобельцын. Теперь два друга, два единомышленника в одном доме, в хороших квартирах и общей работе по реставрации памятников архитектуры Пскова, о чём можно было только мечтать. К ним приезжали друзья из Ленинграда, Москвы. Дух товарищества, творческого единения, сердечности, обоюдной любви, дружбы — но всё это недолго, к сожалению, — не так долго, как хотелось бы. Увы. Теперь на доме во Пскове на Октябрьском проспекте, 40 — две мемориальные доски — два ярких человека, оставившие каждый разный след в искусстве и истории г. Пскова и в сердцах людей, их знавших и любивших.
Эпизод II. Камень
Мы идём по Кировскому проспекту. На углу площади М. Горького новый дом, рассматриваем. Построен по проекту учителей Севы Е. Левинсона и Я. Лукина. Случайная встреча с Лукиным. Он обращается к Севе: Зачем ты едешь во Псков, кто уезжает из Ленинграда от реальной архитектурной практики? Вот останешься и поставишь себе памятник, — показывая на новый дом, — вот такой «КАМЕНЬ». Сева это запомнил и обыгрывал много раз, показывая на дом со словом — КАМЕНЬ, — вкладывая в это слово не просто материал, а и своё решение, свою судьбу, поскольку камень — псковский камень, сыграл в ней огромную роль.
Просматривая его письма и записки, хранящиеся в нашем доме, написанные красивым, ровным, но очень неразборчивым почерком, нашла конспекты лекций И. В. Жолтовского и прилагаю ниже:
«Основной технический стержень каждого архитектурного сооружения стена. Высшего совершенства в выражении стены достигли римляне: там поражает прежде всего кладка стены, необычайная её монументальность. А достигается это очень простым приемом чередования коротких камней с длинными, торцы которых выступают на фасад, выявляя глубину и мощь материала. Сила воздействия архитектурного памятника на человека, тектоническая мощь выражения стены в большой степени зависит от умения правдиво подать материал, из которого возведено здание, чтобы камень максимально играл всей своей сущностью, мрамор был мрамором, дерево — безусловно деревом. На протяжении развития архитектуры мы видим борьбу стены тектонической с „иллюзорной»».
Вспоминается ещё, что после кончины Павла Ивановича Катаева Сева с Лёвой привезли целый самосвал каменной плиты из Из-борска, что под Псковом, и уложили её вокруг могилы отца Льва и старшего друга Всеволода.
Эпизод III. Пальто-реглан
На Смоленской площади в Москве на углу — магазин мужской одежды «Руслан» (часть его существует и сейчас). Захожу посмотреть, В те прошлые времена с мужской одеждой были большие проблемы. Мужчина, уважающий себя, со вкусом, ничего себе подобрать не мог и из этих магазинов вылетал с отвращением. Была даже такая пословица: «Вхожу в советский магазин, теряю весь адреналин».
Мужчины, особенно творческих профессий, носили свитера из овечьей шерсти ручной работы под названием «кольчужка», деревенские овчинные тулупы (прародители дублёнок, которые мелькали только на иностранцах).
Зайдя в «Руслан», прохожу милю серо-коричневой мути и вдруг, глазам своим не верю, — пальто, французское, верблюжей шерсти, реглан, роговые пуговицы, подкладка-шанжан. Такие чудеса иногда бывали — то ли партия из таможни, то ли рекламные партии известных фирм. Цены такие же, как и убогой фабрики «Большевичка». Спрашиваю: «Есть ли 56 размер?» «Есть!» «Отложите!» (только на 30 минут такое правило). Бегу в мастерскую Лёвы, Сева там, с большим трудом уговорила, побубнил, но согласился. Пришли, ку-пили, Боже мой _ какой мужчина! Пальто цвета «беж» — реглан, роговые пуговицы, подкладка шанжан переливается от зелёного в красный и ещё белая вязаная шапочка.
Отбыл во всей красе во Псков. Через какое-то время встречает близкого друга из Ленинграда — интеллигента, эстета, денди, профессора В. С. Васильковского. На нём точно такое же пальто и рембрантовский тёплый берет, привезённый им из Парижа. Немая сцена…
В.П. Смирнов и В.С. Васильковский
Проходит время. Всеволод едет в Ленинград. Встречается с Васильковским. «Володя, где же твоё пальто?» — «Я сдал его в комиссионный.» — «Я тоже продал», — не моргнув глазом, ответил Всеволод (реакция на шутки у него всегда мгновенная — секундная). Узнав об этом, ленинградский пижон бегом в комиссионный и успел выкупить своё пальто. И, как всегда элегантный во французском пальто цвета «беж» и рембрантовском берете, приезжает во Псков. Всеволод встречает друга — на нём белая вязаная шапочка и пальто цвета «беж» — реглан, роговые пуговицы, подкладка шанжан. Немая сцена! Оба умели ценить юмор и артистизм. На многих фотографиях Всеволод часто именно в этом пальто из магазина «Руслан».
При внешней уравновешенности, немногословности, очень «упой мимике Всеволод был очень эмоциональным и точно чувствующим человеком, что шире жалось в его творчестве живописи и особенно в его произведениях в металле — розы, птицы, а люстры — «то симфония люстр в Поганкиных палатах. Дух захватывает! Но я ранее оговорилась, что о творчестве не пишу. Только мои жизнен-ные наблюдения. Был гостеприимен, скуп в проявлении чувств, но как-то незаметно окружал гостей необычным комфортом и сердечностью. Всеволод был непритязателен в быту: возможно, суровый ленинградский быт и, конечно, фронтовая закалка. Но любил красивую посуду и умел прекрасно готовить. Его знаменитые пироги! А такие супы! Сегодня будет суп! Поход на рынок, мясо, травы, копчёности и обязательно капустный рассол. В какой последовательности, какие пропорции — невозможно подсмотреть, закрывал своей широкой спиной. Всё готово. А теперь: «Пройдите в Залу послушать пастораль». Ведро супа. В торце стола в красной атласной рубашке, сшитой дочерью Ириной. Дальше без комментариев! Но это всё незабываемо! А призывную фразу много раз потом произносил его друг Савелий Ямщиков, приглашая на вернисажи посетителей выставок.
Декоративные светильники в оформлении ресторана «Аустерия» (Петропавловская крепость) в Ленинграде. 1977 г. Кованый метелл (фарфор — И. Ларионова)
В заключение моих отрывочных воспоминаний хочется сказать, что они ни в коей мере не раскрывают эту сложную и очень одарённую личность, оказавшую значительное влияние на судьбы многих людей. В конце жизни было много утрат, разочарований, горестей. Ужасный удар — пожар в Покровской башне (сгорел шатёр, с такой любовью и знанием восстановленный Всеволодом Петровичем, — к счастью, недавно восстановленный вновь по его чертежам), потеря мастерской в Звоннице церкви Успения с Парома, унизительное небрежение к многолетней самоотверженной деятельности реставраторов Пскова (это было во время перестройки). И все-таки «Тьма не объяла его…» Господь послал ему примирение с друзьями юности. И уход его в доме его друга, Валентина Теплякова (известного на весь Псков врача), где он был уважаем и любим… Его верный друг и спутница его многотрудной жизни — художница Наталья Сергеевна — борется за создание во Пскове музея имени Всеволода Смирнова. Дело движется, но медленно. Но Пскову нужен этот музей, и он, конечно, будет.
Виктория Елина
(1) Л. П. Катаев, «А. Ведерников». Из-тво «Советский художник», 1991 г.
(2) Все трое путешествовали по Италии и занимались обмерами сооружений Палладио; эти увражи были изданы и вошли в переведённый на русский язык И. В. Жолтовским классический трактат Палладио «Четыре книги об архитектуре».
В 2012-м году в память о Всеволоде Смирнове его сыном и друзьями Всеволода Смирнова была издана книга под названием «Всеволод Смирнов. Архитектор. Художник. Кузнец». Книга была выпущена достаточно большим тиражом для нашего времени в 1 200 экземпляров, но тираж быстро разошелся и для многих, в особенности для подрастающего поколения, материалы книги остаются недоступными. В связи с чем, с согласия сына Всеволода Смирнова Дмитрия Смирнова и авторов книги, публикуем материалы книги на страницах нашего сайта для того, чтобы как можно больше людей смогли свободно познакомиться, посмотреть и прочесть все материалы, представленные в книге.
Данный материал является некоммерческим и создан в информационных, научно-популярных и учебных целях. Указанный материал носит справочно-информационный характер.
NASHTEATR.com – культурно-просветительское издание о культуре, театре, кино, истории. Наше издание рассказывает и о Московском Новом драматическом театре и истории Нового театра. Наше издание рассказывает о разных аспектах деятельности и жизни театров России и мира, истории театра.
