Эдуард Георгиевич Багрицкий родился 22 октября (3 ноября) 1895 года в Одессе
Впервые напечатал стихи в 1913 г. (альманах «Аккорды», Одесса). В 1925 г. автор более 200 публикаций, блестяще владеющий стихом, признанный мэтр в родном городе, переезжает в Москву, наслышанную о «замечательном одесском поэте». Основные вехи творчества: «Дума про Опанаса» (1926); сборники «Юго-запад» (1928), «Победители» и «Последняя ночь» (1932). В разные годы примыкал к различным литературным группировкам — вплоть до Постановления ЦК ВКП(б) от 23.4.32 — после чего стал просто «русским советским поэтом». Таким и пришел к нам, пронеся на титульном листе литературной судьбы звание Барда Революции.
Десятки мемуаристов с очевидным удовольствием вспоминают Эдуарда Багрицкого. Это был человек настолько общительный и дружелюбный, что людям самых различных установок, как жизненных, так и литературных, нашлось о чем с ним потолковать, а позже — о чем вспомнить.
«…Гостями Багрицкого были и крамольные перевальцы, и ортодоксальные мапповцы (я в том числе)» (А. Исбах «На литературных баррикадах»). «На признании «Думы про Опанаса» вершиной поэзии Багрицкого сошлись представители крайних флангов критики — А. Лежнев и П. Рожков» (А. Селивановский «В литературных боях»).
Но сегодня, когда отгремели и затихли в глубинах десятилетий литературные бои А. Селивановского, а литературные баррикады А. Исбаха окончательно и бесповоротно разобраны в помощь мирному созидательному строительству,— можем ли мы утверждать, что всегда и всюду Багрицкого на его пути встречали рукоплескания? Разумеется, нет. Ни тогда, ни потом, ни даже сегодня. Вокруг поэта никогда не умолкали споры: и социологические, и литературные, и бывало, ни к литературе, ни к социологии отношения не имеющие. Мнения разных людей, высказанные в разные годы, порою совпадают, порою меняются на противоположные, порою же не находят себе ни равных, ни сопоставимых. Вот, например, мнение критика (1939): «Багрицкий сумел книжную романтику бригантин и каравелл переплавить в одухотворенную романтику революции, найти для нее подлинно народную, ясную, прозрачную форму выражения». Он же, в 1950-м: «Романтические» каравеллы и харчевни, бригантины и средневековые бродяги начисто заслонили в его лирических стихах живую советскую действительность тех грозных и героических лет».
Литературные споры — это всегда очень интересно, особенно, если голосами оппонентов перекликаются, и вторят друг другу, и спорят между собой десятилетия… Что ж, однако, делать современнику?
«Десять лет разницы будут расти и расти, чтобы снова и снова показаться ничего не определяющими пустяками»,— так пишет П. Антокольский, имея в виду не только известный «Разговор с комсомольцем Н. Дементьевым» («Пусть другие дразнятся! Наши дни легки… Десять лет разницы — Это пустяки!»), но поэзию Багрицкого в целом. Можем ли мы сейчас, спустя много лет, сказать, что предположение Антокольского подтверждается жизнью?
Рисунок Э. Г. Багрицкого в черновой рукописи стихотворения Песня об Устинье 1925—1926 гг.
В фильме «Дикая собака Динго» есть эпизод. Девочка Таня выступает на школьном вечере; она должна прочесть некое стихотворение, но то ли забывает текст, то ли просто не хочет его читать. И вот со сцены падают в зал слова поэмы «Смерть пионерки»… Что происходит со слушателями? Что — с нами, спустя десятилетия попавшими в их ряды? Девочка из вполне мирного времени, где нет еще места «шашкам наголо», где мало кто понимает сущность таких, например, строк, как «Нас бросала молодость На Кронштадтский лед», подчиняет себе аудиторию властью поэзии — вечной, неистребимой властью слова над человеческим сердцем. Поэма Багрицкого в устах героини Р. Фраермана— это ее протест против обыденщины, ей омерзительной; это ее объяснение в любви — именно в такой аллегорической форме оно ей доступно; это порыв юной души, стремящейся к высоким, чистым и светлым идеалам; это — заклинание; это — молитва… «Юность новая», согласно слову поэта, взошла: сквозь «Валю-Валентину», сквозь пафос давно ушедших времен, сквозь события и реалии, ставшие принадлежностью истории… Книга Р. Фраермана написана в 1939 г. (там нет и не могло быть этой сцены: слишком значимым был тогда прямой, конкретный смысл текста); сценарий фильма — в 1962; этого разрыва оказалось достаточно, чтоб поэзия оторвалась от породившего ее времени, приобрела свободу от века, сосредоточенно, по словам поэта, поджидавшего его на когдатошней мостовой… И так ли теперь важно, кто на кого равнялся: поэт на время или время на поэта? Достаточно понять, что с какого-то момента и теперь уж, наверное, навсегда, они идут в ногу. «И одна в пустоте порожней Подорожная нам дана» (М. Цветаева).
И. Рахтанов сказал про поэму, что «дети отняли ее у взрослых». Сегодня, пожалуй, мы не можем с ним согласиться. Несмотря на то, что ракурс проблемы «отцов и детей», явившийся толчком к написанию «Смерти пионерки», нынешним детям не знаком, а отцами если не позабыт, то, пожалуй, в каком-то смысле вывернулся для них наизнанку,— можно возразить И. Рахтанову: никто ничего ни у кого не отнял. Ни отцы у детей, ни у отцов дети. Настоящими стихами поколения владеют совместно.
Что ожидает в будущем поэзию Багрицкого? Можно предположить неожиданности, если вспомнить, например, судьбу «Бригантины» Павла Когана, одного из наследников романтической традиции Э. Багрицкого,— «Бригантины», ставшей песней и символом в середине 50-х гг.
«В груди и сердце человека заключается таинственный источник романтизма; чувство, любовь есть проявление или действие романтизма, и потому почти всякий человек— романтик» (В. Белинский).
Е. Великанова
Памятные книжные даты. М., 1984.
Данный материал является некоммерческим и создан в информационных, научно-популярных и учебных целях. Указанный материал носит справочно-информационный характер.
NASHTEATR.com – культурно-просветительское издание о культуре, театре, кино, истории. Наше издание рассказывает и о Московском Новом драматическом театре и истории Нового театра. Наше издание рассказывает о разных аспектах деятельности и жизни театров России и мира, истории театра.
