17 марта исполняется 115 лет со дня рождения советского, русского художника-графика, живописца, народного художника СССР Федора Денисовича Константинова (1910 — 1997).
Детство будущего художника пришлось на первые послереволюционные годы. Оно прошло сначала в рязанской деревне, потом в Москве, в 1-м Коммунистическом интернате. Страна пестовала свое будущее — в голодной столице воспитанники интерната знакомились не только с рабочей профессией, но и с музыкой, рисованием, посещали балетную школу Айседоры Дункан.
Выбирая путь, Константинов после школы поступил в Горную академию, но вскоре решился отнести все накопившиеся рисунки в Московский художественный институт. Познакомившись с ними, В. А. Фаворский предложил юноше поступить прямо на второй курс. Так определилась дорога художника — ученье у сильнейшего ксилографа страны, мастера и философа книжной иллюстрации, овладение благородным и многотрудным искусством гравюры и, наконец, самостоятельное служение книге — десятки оформленных изданий, тысячи награвированных досок.
Очень скоро сформировались характерные черты Константинова-иллюстратора — тяготение к героико-патетическим образам, эпизодам и сценам, исполненным бурного движения, интерес к развернутому повествованию, но не спокойно-эпическому, а драматизированному, пожалуй, театрализованному. Все это можно увидеть уже в обложке к «Думе про Опанаса» Э. Багрицкого (1935), в графических композициях к «Одам« Горация (1935), «Метаморфозам» Овидия (1936).
В 1938 году художник начинает работу над иллюстрированием трагедий Шекспира, с избытком дающих ему материал для изображения жарких схваток или столкновений характеров, воль в словесных поединках. Здесь Константинов испытывает свои возможности психолога (полностью раскрывшиеся позже, в 1945—1946 годах, при иллюстрировании Достоевского). Чертами наибольшей зрелости отмечены иллюстрации к «Ромео и Джульетте» (1942—1943). Еще одним свидетельством обретенной самостоятельности и свободы стали созданные в то же время иллюстрации к «Кентерберийским рассказам» Чосера (1943), получившие признание и на родине писателя, в Англии. Интерес к конкретно-индивидуальному и вместе с тем к историко-социальному раскрытию образа воплотился в портретах персонажей, иллюстрирующих новеллы великого Чосера.
Такой подход отнюдь не случаен, на протяжении всей творческой жизни Федор Денисович Константинов неизменно обращается к портретному жанру. В 30-х годах им создана галерея изображений великих писателей и композиторов (Данте, 1938; Лермонтов, 1962; С. Есенин, 1965; Р. Вагнер, 1953; Н. Паганини, 1956 и др.). В этом цикле исторических портретов господствует парадно-героическое начало — утверждение духовной мощи творческого гения. Концепция личности у Константинова явно связана с романтической традицией. Романтизм является истоком и другой особенности некоторых его произведений: художник как бы перевоплощается в героя, наделяя его не только субъективностью переживаний, но и чертами своего облика. Можно заметить, как проступает склад константиновского лица даже сквозь сурово чеканные, хрестоматийные черты Данте, авто-портретность Раскольникова из «Преступления и наказания» не вызывает сомнений (1960).

Трудно представить себе в русской литературе автора, более близкого художнику по романтическому духу, чем М. Ю. Лермонтов. Константинов иллюстрировал «Героя нашего времени», но, конечно же, его прежде всего привлекали поэмы «Мцыри» и «Демон», в которых он нашел сгусток самых пламенных страстей и героических борений. Над «Мцыри» художник начал работать еще в 1941 году, возвратился к поэме в пятидесятые годы, к «Демону» обращается в шестидесятые. Если в ранних иллюстрациях к «Мцыри» значительное место уделено созерцательно-идиллическому гимну вольной природе, то в листах 1956—1957 годов господствуют трагически мятежный герой, стихия экстаза, пере-напряженность (в сцене схватки с барсом).
Здесь особенно явно обнаруживаются изобразительные принципы Константинова-гравера. Его листы насыщены сочным черным штрихом, часто переходящим в пятно. Большинству графических работ свойственны живописность и объемная пластичность. Художник далек от догматического страха разрушить плоскость листа, но в лучших его работах есть точная мера соотнесения глубинного пространственного построения, дающая возможность передать реальную среду, с законами книжной графики — органическим слиянием рисунка и книжной страницы.
Эмоциональность, доходящая до экспансивности, живописность, вступающая в спор с суровым аскетизмом гравюры, — без этого нельзя представить себе Константинова, умеющего часто обратить в достоинство качества, казалось бы, являющиеся для гравера недостатками. Действительно, некоторые его работы более пластически-чувственны, чем это привычно в гравюре 20 века, некоторые композиции перегружены и даже запутанны, при всем виртуозном мастерстве сочинения, и в этом не какие-либо формальные просчеты, но способ видеть и ощущать мир: пространство складывается из совокупности вещей, строится не прерываемыми, переходящими из одного в другой планами. Мир художника изобильно предметен и наэлектризован эмоциями, как бы лишен пространственных пауз и эмоциональных разрядок. Может быть, поэтому Константинову особенно удаются иллюстрации к произведениям, где есть материал для терпкого изображения быта, жизни плоти, но не для приземленной будничности и бытовизма («Легенда об Уленшпигеле» Ш. де Костера, 1959—1960).
Среди станковых композиций Ф. Константинова наибольший интерес представляют пейзажи — цикл «Времена года», выполненный в гравюре, этюды маслом, изображающие Подмосковье. Лучшие пейзажные образы художника близки жанру стихотворной оды, он не боится изобильности речи, возвышенности слога, что выявляет строй художественного мышления одного из крупнейших советских граверов.
И. МИХАЙЛОВА
Литература : Ю. П. Кузнецова. Федор Денисович Константинов. М., 1965
Сто памятных дат. Художественный календарь на 1985 г. М., 1985.
Данный материал является некоммерческим и создан в информационных, научно-популярных и учебных целях. Указанный материал носит справочно-информационный характер.
ПОДЕЛИТЕСЬ ЗАПИСЬЮ