100 лет со дня рождения актрисы Юлии Борисовой

17 марта — 100 лет со дня рождения (1925-2023) Юлии Константиновны Борисовой, советской актрисы.

 

Творческая судьба народной артистки СССР Юлии Константиновны Борисовой связана с Академическим театром драмы им. Евг. Вахтангова, в труппу которого она была принята в 1949 году, сразу же после окончания Училища им. Б. В. Щукина.

Щедрое дарование Ю. Борисовой, в котором соединяются лирическое, драматическое и комедийное начала, наиболее ярко раскрылось в ролях Люси («Две сестры» Кнорре), Вали («Иркутская история» Арбузова), Павлины («Стряпуха» Софронова), Гелены («Варшавская мелодия» Зорина), Анисьи («На золотом дне» Мамина-Сибиряка), Настасьи Филипповны («Идиот» по Достоевскому), Турандот («Принцесса Турандот» Гоцци), Клеопатры («Антоний и Клеопатра» Шекспира). Кинозрители хорошо знают Ю. К. Борисову по фильмам «Идиот» и «Посол Советского Союза».

…Борисова пришла на сцену, чтобы опоэтизировать добродетель. Такова ее миссия. Борисова осуществляет ее, не таясь и не считаясь с издержками. Пусть кто хочет улыбнется, услыхав, как школит Павлина неловкого ухажера, задумавшего, видите ли, обнять ее,— Павлина все равно выскажет все свои соображения и о гордой любви, и о чуткой душе женщины. Пусть кто хочет вздохнет, увидав, с каким рвением погружается Валька в семейные заботы,— Валька (а теперь уже Валентина) все равно покажет, что такое верная жена и что такое верность. Театр есть школа — Борисова эту формулу поддерживает и осуществляет. Попутно дается хороший урок так называемым многоопытным людям. Пусть прикусят язык те из них, кто полагает, что успех завоевывается нечистым путем, что добродетель оказывается невознагражденной. Как бы не так. И речь здесь идет не только о моральных добродетелях, защита которых составляет исходный пафос обеих пьес (гордая любовь в «Стряпухе», семейное счастье в «Иркутской истории»). Борисова играет эти темы, но играет их и в более широком, не моральнобытовом, а идейном плане. Рассмотрим же и мы искусство актрисы чуть более широко — в двух его основных мотивах.

— А сало в ем есть? — спрашивает Пчелка — Яковлев, подмигивая и окружая Павлину — Борисову кольцом своих цепких рук. Ответ следует незамедлительно.

— А сала нет… Одни мослы,— слова звучат грозно, глаза Павлины сверкают, румянец ярости разлился по всему лицу, никакого снисхождения, ни малейшего желания на шутку ответить шуткой же. Как часто смысл наших слов и наших поступков во власти тех, кому они адресованы. Улыбнись Павлина, и выходка Пчелки показалась бы забавной, и сам он глядел бы шалопаем, первым парнем на деревне. Но она приходит в ярость, выходка Пчелки сразу оказывается хулиганской, а сам он — шпаной и «юбочником». Да, шутить с такой женщиной опасно. А между тем сама Павлина шутит то и дело, шутит крепко и дерзко. Ее юмор, весьма озорной, сбивает с панталыку даже острых на язык парней. Но, встретившись с юмором, она, сама юмористка, дает юмору бой, а точнее сказать, указывает юмору его место. И в этом мы видим ключ к пониманию искусства Борисовой.

Это, прежде всего, помогает понять суть ее главных ролей, зерно их. Скажем, Валька-дешевка из «Иркутской истории»— в чем смысл превращения, случившегося с ней? Из порочной она стала непорочной? Вовсе нет, мы уже говорили, что Борисова не играет порока. Ее Валька первого акта вовсе не порочна, а чересчур легковесна, недаром ее так и тянет к движению, к танцу; все для нее трын-трава, все умора, из всего делается потеха. Накрыть запоздавшую девчонку на десять копеек? Почему бы и не накрыть; ради денег? вовсе нет; для чего же? для смеха. Пойти погулять с новым человеком? можно и пойти; для чего? для смеха. Ну а если человек этот захочет серьезно поговорить? Тут-то и начинается умора, чего только Валька ему не накрутит — и про дочь, и про лектора, и про оперу «Кармен». Ну а если человек этот вообще захочет серьезных отношений? Тогда пусть пеняет на себя, такое Валька никому не прощает. Валька Борисовой — юмористка в самом точном, но и в самом невысоком смысле слова, у нее тот юмор, который позволяет подмечать смешное в значительном, но и ничего более, ничего кроме того; тот юмор, который помогает прожить малую жизнь — и не заметить, какая она малая. Не велика цена не ей, Вальке-дешевке, а ее юмору, но все ж таки, какой-никакой, он ее красит, как красят ее дешевые сережки, которые она так смешно сдергивает по одной во время разговора с Сергеем. И точно так же, как она отрекается от сережек, отрекается Валька Борисовой от своего юмора, в новую жизнь она не берет его, в новой жизни для ее юмора места не находится, да он, юмор ее, и непригоден для ее новой жизни. Вальку юмористическую сменяет Валька одержимая. Здесь два этапа Валькиной жизни, а вместе с тем — как бы две сферы ее. Борисова подчеркивает контраст всячески: общение с посторонними людьми полно юмора — общение с мужем юмор исключает; там все несерьезно — здесь все значительно; там можно смеяться в самый торжественный момент — здесь даже обед оказывается торжественной церемонией; там Валька общительна, но далека от общественных интересов, здесь замкнута, но чувствует, что принадлежит стране. Обязателен ли такой контраст? Вовсе нет, но для Борисовой он характерен …

Патетическая интонация — главное в искусстве Борисовой, а юмор ее — лишь вспомогательное средство, актриса поддерживает юмор, но лишь в его правах, строго определенных, поддерживает, но лишь до известных пределов. Это логика, это нравственный кодекс и актрисы и ее персонажей: пока дело не касается важного, можно и посмеяться, как только дело заходит о важном — тут уж не до смеха; и Борисова и ее героини обладают особым чувством этой границы, этого размежевания: где возможен юмор, а где он недопустим.

Поэтому-то так попадают впросак партнеры Борисовой по сцене — только что вместе шутили, а тут вдруг глядит на тебя разъяренная физиономия или же раздается торжественный и страстный монолог.

Какая реальная ситуация стоит за этим взаимоотношением мотивов — житейского юмора и пафоса чистоты? А вот какая: вспомните биографию поколения, к которому принадлежит Борисова, — оно рано столкнулось с жизнью, оно рано познало и тяготы жизни и ее «прозу», быстро и своим умом дошло до сути многих вещей; трезвость этого поколения проистекает отсюда, и отсюда же то, что воспитанникам и воспитанницам лицеев и пансионов могло бы показаться вульгарностью, внешней грубоватостью.

Борисова же как бы реабилитирует эту внешнюю вульгарность: типаж ее всегда грубоват и вместе с тем исполнен подлинной внутренней красоты. Посмотрите, как орудует своими уполовниками раскрасневшаяся стряпуха в белом платочке и как она улыбается между делом — за такие улыбки мужчины прощают многое и порой способны на все. А главное, послушайте ее — не только ее веселье, но и ее гнев, и ее воодушевление. И станет ясно, что и ее здравый смысл, и ее жизненный опыт — не то чтобы напускные, но и не очень-то основательные. Она лишь всерьез убеждена в своем исключительном жизненном опыте, но на самом-то деле это ведь святая простота, но в союзе с колоссальной жизненной энергией (эта же тема еще более решительно проходит в «Идиоте», где Борисова сближает Настасью Филипповну с князем Мышкиным по тому же признаку неутраченной душевной простоты). Борисова показывает, как никакие тяготы и никакая «проза» жизни не убили душу ее героинь, а лишь утвердили их в верности идеалу …

Из ст.: В. Гаевский. Борисова. —«Театр», 1961, № 4.

Лит.: И. Соловьева. Путь к лирике. — В кн.: Москва театральная. М., 1960;

А. Свободин. Искусство Юлии Борисовой. — «Советский экран», 1970, № 5;

Г. Гринева. Юлия Борисова. —«Труд актера», вып. XX. М., 1972.

Театральный календарь на 1975 год. М., 1974. 

Данный материал является некоммерческим и создан в информационных, научно-популярных и учебных целях. Указанный материал носит справочно-информационный характер.

ПОДЕЛИТЕСЬ ЗАПИСЬЮ

---