120 лет советскому актеру Борису Ливанову

8 мая исполняется 120 лет со дня рождения (1904) Бориса Николаевича Ливанова, советского актера и режиссера (умер в 1972 году). К этой дате публикуем очерк о театральных работах замечательного советского актера.

Борис Николаевич Ливанов, один из любимых учеников К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко, был приглашен в МХАТ из Четвертой студии. Ливанов — актер героикоромантического плана и мастер острых комедийных характеристик. Его наиболее значительные роли: Ноздрев («Мертвые души» по Н. Гоголю, 1934), Кудряш («Гроза» А. Островского, 1934), Швандя («Любовь Яровая» К. Тренева, 1936), Чацкий («Горе от ума» А. Грибоедова, 1939), Соленый («Три сестры» А. Чехова, 1940), Рыбаков («Кремлевские куранты» Н. Погодина, 1942), Забелин («Кремлевские куранты», новая редакция, 1956), Дмитрий Карамазов («Братья Карамазовы» по Ф. Достоевскому, 1960), Егор Булычов («Егор Булычов и другие» М. Горького, 1964).

В последние годы жизни Ливанов активно занимался режиссурой: «Братья Карамазовы» (совместно с П. А. и В. П. Марковыми), «Егор Булычов и другие», «Чайка» А. Чехова.
Б. Н. Ливанов — лауреат Государственных премий, народный артист СССР.

 

Сергей  Эйзенштейн о Борисе Ливанове

Это не актер Ливанов родился. Так можно было бы написать о юном дебютанте. .. А Ливанова, народного артиста, орденоносца (и не раз), знают по театру, знают по экрану, любят давно…

И все же это — рождение актера.

И рождение большее, чем если бы родился еще один новый носитель и представитель этой славной в нашем театре профессии. Большее это потому, что родился новый тип актера.

А может быть, возродился?

Тип потерянный. Утраченный. Забытый и обойденный.

Настоящий, долгожданный тип подлинно романтического актера.

Актера пламенного и захватывающего.

Актера, влюбляющего в себя, увлекающего и отдающегося зрителю.

Актера, несущего мысль неотрывно от пламени страсти.

Мы увидали на сцене, как из странно местами неуверенной фигуры, не везде твердой в рисунке, иногда по-юношески захлебывающейся, обгоняющей самую себя, мокрой от волнения, безнадежно проглатывающей конец целого акта (третьего), внезапно, в последнем монологе, хлынуло подлинно упоительное пламя подлинных чувств. Таких и такого диапазона, что зритель просто остолбенел. Спохватившись, он, зритель, постарался утвердиться в на мгновение утерянном чувстве собственного достоинства. Вспомнив свои права, он властно потребовал двадцать три раза перед уставшим подниматься занавесом потрясшего его актера, актера, которого будет в этой роли любить вся Москва, которым будут бредить, по которому будут терять голову.

По подлинно романтическому актеру.

Я не застал плеяды пламенных старцев великой традиции русского театра.

Но из всего, что мне приходилось видеть, я ни разу не был так взволнован и потрясен фактом и стилем актерской игры, как тем, что я видел в этот памятный вечер в Ливанове

— Чацком.

Родился актер — новый тип романтического актера…

Из кн.: Сергей Эйзенштейн. Избранные произведения в 6-ти т., т. 5. М., 1968.

 

Из воспоминаний народной артистки СССР Марии Кнебель о Борисе Ливанове

…Его творческая интенсивность поразительна. Репетиция начинается в десять утра, а Ливанов приходит уже с огромным количеством мыслей по каждому куску роли и готов работать сколько угодно, ибо его энергия неиссякаема. Не случайно его так любили и Станиславский, и Немирович-Данченко, пророча ему огромное будущее. В работе с режиссером, которому он верит, Ливанов поразительно послушен, податлив и одаривает режиссера во сто крат…

Это был четвертый Забелин («Кремлевские куранты» Н. Погодина. — Ред.) в моих руках. Сначала Тарханов, потом — Хмелев, затем — Болдуман. И вот теперь еще один, новый Забелин, сразу покоривший и убедивший всех нас своей жизненностью.

Ливанов искал в этом характере то, что свойственно человеку ученому, измерившему из конца в конец всю Россию, вместе с рабочими тянувшему провода первых русских электростанций. В сцене у Иверской он не юродствовал, как Тарханов, и не философствовал, как Хмелев. Он и сюда приходил работать. Всю жизнь он работал по двенадцати часов в сутки, не мыслил себе существования без заводского шума, без грохота машин, без человеческих голосов. Он не может сидеть дома в затхлой тиши кабинета, отводя душу в ворчании на новую власть и дожидаясь, пока что-то изменится. Ему необходимо сознание, что и теперь, почему-то оказавшись выброшенным из нормальной трудовой жизни, он продолжает работать. Если сейчас не строят электростанций, — он будет, подобно Прометею, раздавать людям огонь, «серные безопасные спички фабрики Лапшина»…

Соответственно с тем, как изменился в исполнении Ливанова образ Забелина, менялась и сцена его встречи с Лениным… Необычайной силы борьба происходит здесь в душе ливанов-ского Забелина. Он не желает идти на мировую с большевиками и в то же время все больше увлекается конкретными вопросами, предлагаемыми ему Лениным. Мучаясь, терзаясь, он больше всего злится от мысли, что по вине большевиков одичал в своем одиночестве и сейчас может оказаться неспособным принять ту огромную работу, которую ему предлагают.

Забелин Ливанова не может не понять ленинской реакции на то, что ученый торгует спичками. Мы строили эту сцену так, что Ленин, почувствовав сопротивление Забелина, кончал разговор с ним и уходил в свои очередные дела. Он как бы не замечал присутствия Забелина, предоставив ему самому решить, что делать дальше. Яростное самолюбие ливановского Забелина мешает ему самому начать разговор.

Я очень люблю это место у Ливанова. Он всей кожей ощущает, что Ленин уже занят другим делом и перестал интересоваться им. Медленно, трудно, боясь унизить себя, он возвращается к разговору о возможности своей работы. «Не знаю, способен ли я», — говорит он неуверенно, но нам уже очевидно, что он не может вернуться обратно к Иверской…

Из кн.: М. Кнебель. Вся жизнь. М., 1967.

 

Лит.: Е. Иванова. Борис Николаевич Ливанов. М., 1955;

И. Кузнецова. Борис Ливанов. — «Театр», 1964, № 5.

Театральный календарь на 1974 год. М., 1973. 

ПОДЕЛИТЕСЬ ЗАПИСЬЮ

---