Роксана Бабаян: За границу со своим кипятильником не езжу — интервью 1993-го года

Время безжалостно нас уносит вперед, а позади остаются те, кого мы любили, то время, те фильмы, те программы, те книги. Перед вами интервью 30-летней давности. Было другое время и еще были живы многие и многие замечательные люди. Давайте перенесемся на 30 лет назад и почитаем о том, о чем говорили тогда — 30 лет назад. Возможно, что-то будет интересно и актуально и сегодня. 

У этой певицы много друзей. Она дружить любит и умеет, но… не злоупотребляя дружбой. С Михаилом Державиным, своим мужем, они в этом схожи. Недаром же не ходят, не просят ни удобной и просторной квартиры (у них меньше 30 квадратов), ни новой импортной машины (довольствуются нашей ’’Нивой”), хотя многие их знакомые без конца меняют одну иномарку на другую. Нет в них ни злости, ни зависти к коллегам. Впрочем, Роксане Бабаян и самой можно позавидовать. Все время новые идеи, новые проекты — один другого неожиданней.

— Роксана Рубеновна, митрополит Питирим предложил вам сотрудничество с хором Московской епархии?

— Вот как, вы все знаете! Да, у нас был об этом разговор. Но окончательно я еще не решила. Для меня очень важно, чтобы о нашей совместной работе сказали: ”Да, это действительно достойно!”. Иначе и браться не стоит. Боязни, конечно, никакой нет. Скорее даже наоборот — появляется азарт, как перед каждой новой песней. Я могу быть азартной, но умею вовремя ’’затормозить”.

— Вы постоянно удивляете своих поклонников: снялись в фильме Анатолия Эйрамджана ’’Бабаник”…

— Да. Потом я еще снялась у этого же режиссера в ’’Моей морячке”. У меня там был небольшой эпизод. Я себе придумала образ дамы из проката, которая выдает баяны, лыжи… шепелявая такая дама. Она постоянно приговаривает: ’’Мущщины, ну что вы, мущщины..!”. Она мнит себя самой красивой на побережье, где происходит действие.
А недавно Эйрамджан снял еще одну картину, в которой я тоже участвую. Фильм очень смешной и неожиданный. Я там играю жену Димы Харать… тьфу, Панкратова-Черного. Мне это нравится. Потому что вообще в кино меня приглашали не раз, но все время предлагали играть каких-нибудь шахерезад или королев — что-то вялое и скучное.

— Вы родились и выросли в Ташкенте. У вас остались там друзья, знакомые?

— К сожалению, все мои ташкентские друзья, с которыми я училась, участвовала в самодеятельности, эмигрировали. И не только потому, что среди них были евреи. Были и русские. В Ташкенте живут мои мама и папа. Они очень переживали, когда я вместо того, чтобы защищать кандидатскую диссертацию, убежала на сцену. Но потом все поняли и сейчас с уважением относятся к моей профессии, довольны. Только я сама в Ташкенте теперь бываю редко. Увы, это уже заграница, зарубежье. И все-таки, думаю, здравый смысл победит А то что ж такое? Урмасу Отту нужно заплатить 89 долларов, чтобы приехать в Москву. Ему легче улететь во Франкфурт. Ну это же бред собачий!

— Между прочим, после песни ’’Давний разговор”, которую вы исполнили с Урмасом Оттом, многие поклонники пытались Вас поженить…

— Нет, он живет в Эстонии, в Таллинне. А слухами земля полна. Как правило, все всё знают. Но не точно.

— Особенно бесчисленные поклонники. Наверное, такая жизнь — постоянно находиться как бы под увеличительным стеклом — сильно мешает?

— Поклонники, конечно, обременяют. Но каждый выбирает то, что выбирает. И потом это же вечная тема. Поклонники были всегда. Даже во время войны за Лемешевым поклонники ходили. Среди них, к сожалению, встречаются не очень, скажем так, нормальные люди. Вот от них-то совершенно нет отбоя. Впору самой с ума сойти! С другой стороны, это компенсируется невероятной щедростью и открытостью других людей, которые пишут теплые письма, присылают открытки. Это радует, очень помогает. Думаю, что буду петь до тех пор, пока на меня будет приятно смотреть. Пока у меня будут полные залы. Как только интерес ко мне пропадет, сразу уйду со сцены.

— Специфика вашей профессии предполагает постоянные занятия, репетиции. Приходится ли вам петь дома?

— Нет, никогда в жизни. Зачем же мне петь дома? Это все равно, что инженера спросить: а вы дома чертите немножечко? Дома хватает и других забот. Конечно, стараюсь, чтобы мои проблемы были только моими проблемами, не загружать ими близких. Но кого сегодня не касаются бытовые проблемы?! Хотя, если говорить откровенно, проблема безумных очередей, доставания продуктов просто не должна у нас существовать. На это не хватит ни времени, ни физических сил.

— К сожалению, проблема быта переносится у многих актеров и певцов и на гастрольные поездки за границу. Приходилось ли вам ездить со своими консервами, кипятильником?

— Никогда в жизни! Ни прежде, ни теперь. Помню, когда я еще совсем девочкой поехала на свой первый конкурс в Дрезден, из последних сил, заняв у кого-то денег, набрала 500 рублей. В то время это была бешеная сумма — и купила себе концертный туалет. В Германии ко мне пришли устроители. И что-то долго мялись-мялись. Потом выяснилось: интересуются, есть ли у меня в чем выступать. Потому что тогда все актрисы из Советского Союза выступали в черных юбочках и белых кофточках. Когда я им показала свой наряд, они вздохнули с облегчнием. Я получила Гран-при и много всяких других премий — журналистов, публики и т.д., где-то 2000 марок, из которых 1700 потратила на банкет. У меня до сих пор лежит счет. Я могла бы купить там дубленку, еще что-то. А я всех позвала в ресторан. В общем, система консервов не для меня — я слишком себя уважаю.

Были моменты, когда, скажем, мы с оркестром ’’Мелодия” ездили в Швецию и получали 22 доллара. А 25 долларов стоил обед в самом последнем ресторане. Конечно, приходилось покупать там какую-то ерунду. Сейчас я могу пригласить друзей в ресторан только здесь. За рубежом, к сожалению, средства слишком ограничены. Потом из этого гонорара мне надо привезти себе платье обязательно: одно, два, а то и три. Каждое платье стоит очень дорого: 500-600 долларов. Так что все мои зарубежные гастроли -больше для работы.

— Из ваших слов выходит, что модельера у вас нет. А макияж, прически вы придумываете сами?

— Тут мне помогает моя приятельница — телевизионный гример Таня Зангеева. Я иду к ней, ”в ее руки”. Она меня уже давно знает. И с ней я чувствую очень комфортно. Но телевизионный образ, надо сказать, совсем не такой, как, например, на эстраде. ТВ диктует свои задачи, сцена — совсем другие.

— Роксана Рубеновна, а в приметы вы верите?

— Нет, Верую в то, что есть силы очень высокие. Бог, заповеди — не убий, не укради — это то, на чем стоит человек. Эту твердую почву из под наших ног выбили, и человек решил, что ему дозволено все. А раньше — ”Бог накажет” — это останавливало многих людей. Если говорить по большому счету, в это я верю. Верю в силы добра. Бог — это добро. А сейчас люди за колбасу могут убить друг друга. Поэтому я пою только о любви. Любовь и добро могут спасти жизнь. И мир.

— Дома вы говорите о политике, обсуждаете новости?

— В общем, я достаточно интересуюсь политикой. Но что, собственно обсуждать? И так все ясно. Одно дело — словоблудие политиков, а другое — когда убивают детей и стариков.

— Вы стали популярной в те годы, когда без чьего-то покровительства сделать себе имя в сфере искусства было очень сложно. Приходилось ли вам давать взятки, чтобы пробиться на телевидение или устроить концерт?

— Нет. У меня никогда не было покровителей среди руководства страны, ни людей, которые мне делали протекцию, ни тех, кому бы я давала взятки. Сейчас-то мне, конечно, легче: мы, артисты, уже не обязаны отдавать большую часть своих гонораров Гос-, Рос- или Москонцерту. Официально у нас теперь налог. Конечно, он очень высок. На деле получается, что это варварское ограбление актеров. Но зато теперь я сама себе начальница. Меня никто не контролирует. Никто не проверяет на ’’вшивость”: можно меня за границу выпустить или нет? А раньше — все эти райкомы, парткомы… Вспоминать противно. Конечно, сейчас трудно. Всем. И на разном уровне. Но все-таки дышать стало легче.

— В партию вас не приглашали?

— Бог миловал. Они там, наверное, понимали, что со мной кашу не сваришь. Мы тогда вынуждены были играть в разные игры, потому что все были за бортом жизни. И я проходила через все эти конкурсы, привозила Гран-при бесконечные — и это на дух никому не нужно было. Мне казалось, что вот-вот двери откроются, а они закрывались. Все плотнее и плотнее. В лучшем случае мне сделали ставку восемь рублей. Потом десять. Потом максимальная ставка была шестнадцать. Мы все были подневольными. Меня не включали в программу ни на телевидение, ни на радио. Говорили, что вообще я не по-советски пою. Ужасно было обидно. У меня был момент, когда я просто хотела профессию менять (мне тогда очень помог Володя Матецкий). Потому что понимала, что с этой ’’ветряной мельницей” невозможно справиться, это игра в одни ворота. Но вот потом жизнь все-таки распорядилась…

— И теперь Матецкий и Шабров пишут и для вас, и для Ротару.

— Первую песню они написали для Ротару. Я с симпатией отношусь к Софии Михайловне. Каждая из нас существует в своей «биологической ячейке». И вообще меня успех моих коллег совершенно не раздражает. Я знаю: каждый из нас прошел такое трудное, черное, жестокое, голодное, холодное время. Да и сейчас время — не подарок. Для всех не подарок. Но по сравнению с тем, что было — огромная радость. Сейчас, как это ни банально звучит, каждый — кузнец своего счастья или несчастья. Если человек по настрою пессимист с длинным опущенным носом — у него никогда радости не будет. Каждый человек сам себе придумывает и праздники и несчастья.

1993-й год. 

 

ПОДЕЛИТЕСЬ ЗАПИСЬЮ

---