31-го октября исполняется 140 лет со дня смерти русской художницы Марии Константиновны Башкирцевой (1860-1884).
«Мне кажется, что никто не любит всего того, как я люблю: искусство, музыку, живопись, книги, шум, тишину, смех, грусть, тоску, шутки, любовь, холод, солнце, все времена года, всякую погоду, спокойные равнины России и горы вокруг Неаполя, снег зимою, дождь осенью, весну с ее тревогой, спокойные летние дни и прекрасные ночи со сверкающими звездами… Я все люблю до обожания… Я хотела бы все видеть, все иметь, все обнять, слиться со всеми…» Этот восторженный, задыхающийся от переполненности чувствами и впечатлениями, этот пронзающий клик юного существа (так напоминающего толстовскую Наташу Ростову) долго еще по прочтении явственно звучит в нас. Каким-то трассирующим пунктиром слова ее вычерчивают в сгустившемся мраке прошедших дней, лет, десятилетий, минувших событий, целых эпох рисунок причудливой и трагической судьбы Марии Башкирцевой.

Рожденная в богатом дворянском гнезде под Полтавой, она не была избалована семейными радостями. Нелегкие отношения, сложившиеся между родителями, и опасения по поводу здоровья Маши стали причиной отъезда матери и дочери в Европу. Австрия, Германия, Италия, Франция… Они обосновались в Ницце. У девочки рано обнаруживаются пугающий родителей редкий диапазон дарований и настойчивое стремление к их реализации. Она обладает прекрасным, почти профессионально поставленным от природы голосом, для нее не составляет труда усвоить чужой язык, и кроме распространенных европейских языков она овладевает еще и древними— греческим и латинским. С увлечением, беспрецедентным для пятнадцатилетней девочки, Маша предается занятиям математикой, физикой, химией, рисованием. Говорить о чтении, о его интенсивности и культурной основательности, пожалуй, и нет смысла: ее настольные авторы — Гомер, Плутарх, Данте, Шекспир и современники — Мопассан, Золя, Тургенев, Толстой… Маша свободно играет на многих музыкальных инструментах. И наконец с 1877 года всерьез и с успехом занимается живописью. А если к этому добавить, что ее внешность не имела ничего общего с тем, что называется «синий чулок»…

А в итоге такое блистательное вступление в жизнь, такой каскад упоительных возможностей обрывается столь рано, что, впервые увидев даты ее жизни, думаешь, не опечатка ли это. Жестокие испытания судьбы обрушиваются на нашу героиню одно за другим. Хронический ларингит заставляет забыть о мечте стать знаменитой оперной певицей, угроза глухоты ограничивает возможности заниматься музыкой, пораженные туберкулезом легкие обессиливают ее, отрезают от манящего мира, лишают длительных путешествий. Не отсюда ли та молящая экстатичность ее признаний в любви к искусству, книгам, тревожной весне, которые она оставила в своем «Дневнике», ста девяти тетрадях ее исповеди, впечатляющего «человеческого документа»?!

«Искусство! Если бы меня не манило издали это магическое слово, я бы умерла»,— пишет Башкирцева в 1876 году. С этого времени преимущественные интересы ее сосредоточиваются в области живописи. На следующий год Маша поступила в известную мастерскую или, по-парижски, Академию Жюли-ана. Ей всего 17 лет, а она мучительно переживает напрасно, беззаботно упущенное время и с такой не женской волевой собранностью приступает к делу, что преподаватели невольно подозревают участие в ее работах художника-профессионала. Приходит признание, ее работы выставляются в Салоне — ежегодном смотре французского изобразительного искусства. Подлинное значение этого реакционного учреждения для начинающей художницы было, разумеется, неизвестным, и ее искренне радовал успех, хотя и становился источником новых творческих сомнений. В 1881 году в Салоне экспонируется картина «Мастерская Жюлиана», в которой художница впервые решает задачу построения многофигурной композиции. Она выдает еще ученическую руку: достаточно уверенная в рисунке человеческой фигуры, Башкирцева еще скованно чувствует себя в выстраивании композиционных связей и особенно в работе с цветом. В Салоне 1882 года Башкирцева выставляет полотно со знаменательным названием «Молодая женщина, читающая «Вопрос о разводе» Дюма». Так еще довольно наивно, но показательно для молодой художницы, обнаруживается ее стремление приблизить свое искусство к проблемам современности (тема женского равноправия в браке, о чем писал Дюма, горячо обсуждалась общественностью в то время). Ее перестает удовлетворять система преподавания у Жюлиана, ориентированная на салонноакадемическое искусство с его «ужасной (по словам Марии) и условной красотой». Правда и только правда становится ее богом в искусстве.

Живой пример для себя она находит в творчестве Ж. Бастьен-Лепажа и художников его круга. Критически относясь к современным французским живописцам, Башкирцева считает, что «за исключением Жерико и в настоящее время Бастьен-Лепажа им не хватает божественного огня». Безусловно, теперь ее оценка этого художника представляется нам излишне преувеличенной. Автору умеренно реалистических, овеянных сочувственным демократизмом сцен из деревенской жизни, на которых лежит налет религиозной сентиментальности и назидательности, Бастьен-Лепажу было далеко до роли ведущего мастера французской живописи второй половины XIX века. Тщательно исполненные на основе натурных этюдов полотна Бастьена, не шокирующие чрезмерным натурализмом, но и лишенные традиционных атрибутов академической живописи, стали для Башкирцевой откровением. Современники не без основания прочитывали влияние этого мастера в таких картинах Башкирцевой, как «Жан и Жак» (1882), изображающей двух идущих по улице мальчуганов, или «Митинг» (1883), где с теплым юмором запечатлена сцена из жизни парижской детворы. Образы детей, стремление связать фигуру и окружающую среду, тускловатый, лишенный открытого солнечного света колорит, неразвитость сюжетного начала, лирическая созерцательность, тонкая психологическая разработка— все это вехи интенсивного развития творческой индивидуальности Башкирцевой, стимулом для которого послужила и живопись Бастьена. Да к тому же для молодой экзальтированной девушки страстное увлечение искусством старшего коллеги легко могло (иногда этого Мария не могла не признать) обернуться увлечением иного, лирического плана. (Их объединяла и общая безысходность судеб: оба были неизлечимо больны.)

Впрочем, вскоре более активный темперамент, неуемность натуры, жажда жизненной правды в искусстве влекут Башкирцеву к более острой, злободневной социальной тематике. Несмотря на частые недомогания она выезжает на этюды в отдаленные кварталы, где ютится парижская беднота — ремесленники, мелкие торговцы, прачки, грузчики. (В пору своей поездки по Испании и увлечения Веласкесом она даже работает над этюдами голов в каторжной тюрьме.) Пытливо наблюдает она эту «человеческую комедию», столь непохожую на образ ее жизни, людей ее круга.
Возникает замысел картины «Скамья», оставшейся незавершенной. Скамейка на одном из парижских бульваров, случайно объединившая людей разных жизненных судеб, характеров. Прямо к зрителю обращен немолодой измученный мужчина, видимо, безработный; дремлет, положив голову на спинку скамьи, рабочий, едва намечены фигуры женщины, ребенка… В самой прозаической сцене художница находит богатую гамму психологических оттенков, начала «романа, даже драмы», как восклицает она в дневнике.

В последние годы жизни у нее открываются глаза на окружающее цветовое богатство мира, с них словно спадает пелена: «Я вижу пейзаж и люблю пейзаж, воду, воздух, краски — краски!» Башкирцева пишет натурщицу в саду, девочку под деревом, осенний парк. Портреты художницы, пожалуй, наиболее полно пока воплощают ее представления об истинных критериях в искусстве — «натуральности», правды, простоты и естественности. Это портреты Д. Бабаниной (1882), «Армандины» (1882), «Автопортрет с палитрой в руке» (1883) — все они написаны резко и смело, с безукоризненной верностью характеристик, они — тайная гордость Маши.
Но ее теснят замыслы и на высокие историкомифологические темы — «Убийство Цезаря», «Жены-мироносицы», символическая программа «Весна». В этих лихорадочных поисках, мечтаниях, желании сделать как можно больше, удивить, стать «Бальзаком в живописи» много еще детского нетерпения, но ощутимы и недетские прозрения о скорой неминуемой развязке. Глубокой горечи полны записи этого времени: «Провести шесть лет, работая ежедневно по десяти часов, чтобы достигнуть чего? Начала таланта и смертельной болезни».

Посмертная выставка ее произведений, издание ее «Дневника» вызвали большой резонанс в европейской и русской художественной среде. Зрелость и богатство ее живописных, графических, скульптурных опытов, искренность дневниковых признаний, трагичность судьбы поразили современников.
Можно ли теперь, по прошествии столетия, сказать, что значение Марии Башкирцевой в искусстве перекрывается очевидной незаурядностью личной судьбы, как это казалось иным, когда сенсационность имени художницы с годами стала гаснуть? Да, линия ее эволюции не совпала с линией развития действительно наиболее ценного во французской живописи последней четверти века. Она лишь в самом конце жизни «открыла» Мане, с которым ее, оказывается, сближали собственные поиски, она не увидела импрессионистов и Сезанна, а ее осенний этюд острова Гранд-Жат что мог иметь общего с односюжетной работой Сера? Конечно, это не вина художницы. Как знать, что сталось бы с ней, не обойдись с ней судьба так безжалостно…

Но странна и показательна (при ее почти постоянном заграничном образе жизни) для ее творческой судьбы более прочная соотнесенность с проблемами современного русского искусства, нежели европейского, и недаром много родственного мы находим в становлении молодых сил нового русского искусства — Серова, Врубеля, Левитана, Нестерова.
Сюда можно отнести и какое-то истовое стремление к правде, отвращение ко всякой фальши и условности, глубокий демократизм, художественные пристрастия, напряженную духовную жизнь.

Когда-то Мария Башкирцева высказала, и как всегда, с решительной безапелляционностью, свое сокровенное желание «остаться на земле во что бы то ни стало». Что желание ее исполнилось — об этом свидетельствуют ее произведения в музеях Парижа, Ниццы, Москвы, Ленинграда, Саратова и Харькова, свидетельствует ее «Дневник», в котором только правда, «точная, абсолютная, острая».
В. ПОЛИКАРОВ
Художественный календарь. Сто памятных дат. М., 1984.
Данный материал является некоммерческим и создан в информационных, научно-популярных и учебных целяхПОДЕЛИТЕСЬ ЗАПИСЬЮ