6-го апреля исполняется 120 лет со дня рождения советского актера Василия Васильевича Меркурьева (1904-1978). К этой дате публикуем очерк о творчестве Василия Меркурьева и его ролях в театре.
В. В. Меркурьев закончил Ленинградский институт сценических искусств, где его учителем был Л. С. Вивьен. Под его руководством началась и профессиональная работа актера. В 1928—1937 годах Меркурьев — актер Ленинградского театра актерского мастерства (ТАМ), во главе которого стоял Л. С. Вивьен.
Первую победу Меркурьев одержал в пьесе Островского «Правда хорошо, а счастье лучше» (1926), где он играл Грознова. В ролях Островского он с успехом выступает и на сцене Ленинградского академического театра драмы им. А. С. Пушкина, куда приходит в 1937 году: Досужее в двух постановках «Доходного места» (1938, 1968), Восмибратов в «Лесе» (1948), Боровцов в «Пучине» (1955), Прибытков в «Последней жертве» (1971 ) и др.
Среди лучших ролей В. В. Меркурьева, сыгранных в пьесах советских драматургов,— Меншиков («Петр I» А. Толстого), Прохор («Полководец Суворов» И. Бахте рева и А. Разумовского), Максимов («За тех, кто в море» Б. Лавренева), Бортников («Высокая волна» Г. Николаевой и С. Радзинского), Прокофьев («Сын века» И. Куприянова).
С 1924 года В. В. Меркурьев постоянно снимается в кино. Широкий зритель хорошо знает его по фильмам «Возвращение», «Небесный тихоход», «Верные друзья», «Летят журавли».
Народный артист СССР, профессор В. В. Меркурьев руководит актерской мастерской в Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии.
В Василии Васильевиче Меркурьеве есть варламовское добродушие. Он, конечно, не так тучен, как «дядя Костя», и вообще не толст. Но у него есть чисто варламовское чувство, я бы сказал, русского хлебосольства. Он хлебосолен, даже когда сам не ест на сцене и не угощает других. Он тоже актер театра и кино. Его особенно любят кинозрители в комедии «Верные друзья», где с него — сибарита-профессора — сбрасывают лень его веселые друзья, которых играют Борисов и Чирков.
И в театре он часто играет разжиревших советских бюрократов, которых он как бы разоблачает и в то же время не до конца выносит им обвинительный приговор. Это происходит оттого, что юмор Меркурьева никогда не превращается в жестокую сатиру. Пожалуй, ему как исполнителю не хочется брать в свои руки сатирический бич. В положительных ролях старых рабочих Меркурьев умеет донести до зрителя чистоту сердца и здравый смысл простых русских людей.
Из кн.: Н. Д. Волков. Театральные вечера. М., 1966.
Василий Меркурьев в роли Грознова («Правда хорошо, а счастье лучше» А. Н. Островского)
Грозное — Меркурьев появлялся на сцене в обличье старого «ундера», и выражение его вспухшего, разукрашенного годами и алкоголем лица было исполнено комической и отталкивающей, бессмысленной и наивной свирепости. Над легко соловеющими глазками нависли всклокоченные, седые брови. Сизый, с разноцветными тоненькими прожилками нос раздулся от винных паров. Губы чуть выпятились от распирающей Силу Ерофеича унтерской амбиции, сладостного уважения к самому себе. Каждое слово и даже каждую букву он произносит с той особой мучительной и неопрятной хрипотой, которая обычно вызывает у собеседников инстинктивную потребность откашляться.
Еще не было Грознова — Меркурьева на сцене, а уже слышалось громкое и бесцеремонное старческое кряхтение, полустоны-полу-вздохи, неясные и булькающие междометия… «Здравия желаю!» — с этим первым членораздельным возгласом появлялся на сцене Грозное, но образ Силы Ерофеича — «когда-то человека»— возникал перед зрителями еще раньше.
«Здравия желаю!» — Грозное чуть вытягивался, как бы воспроизводя былую солдатскую выправку, и тут же сникал, — годы, что ни говори, а сделали свое дело. Увешанный многочисленными унтерскими регалиями, жалкими наградами за беспрекословие и за душу, отданную солдатчине, могучий и кряжистый этот старик производил удивительно странное впечатление. Был он нелеп, неуклюж и отталкивающе неприятен, как и подобает одичавшему пьянице. Но по мере того, как забывалась или отходила куда-то на второй план комическая нелепость его первого появления, перед зрителями все шире и шире открывалась картина изуродованной человеческой натуры, растоптанного душевного достоинства, исхлестанной жизнью гордости…
«Вот я понабрала деньжонок долг-то отдать,— с жалостливой слезой в голосе и с тайной надеждой выклянчить подачку обращалась к нему Палагея Григорьевна Зыбкина, — а все еще не хватает, да на прожитие нужно, рублей тридцать бы призанять теперь; а где их возьмешь? У того нет…» — «А у другого и есть, да не даст. Вот у меня и много, а я не дам»,— со злой решительностью и наивным стариковским самодурством обрезал ее Грозное — Меркурьев. Видно было по всему, что обретенная им на старости лет возможность проявить подобную жестокость доставляет ему истинное наслаждение. Он уже давно научился заранее не доверять людям, смотреть на них чуть исподлобья, смотреть и не видеть, словно перед ним гладкая стена. Это был один Грозное.
Но вот возникал и другой. С великолепным комедийным, да и не только комедийным, темпераментом вел Меркурьев сцену опьянения Силы Ерофеича. Водка развязала язык Грознову, и Грозное куражится что есть мочи… «Вот каков Грозное», — бубнит Сила Ерофеич, заглатывая слова, неожиданно умолкая и снова отдаваясь во власть жгучих и возвышающих его воспоминаний. «Вот и любила она Грознова… и имел Грозное от нее всякие продукты и деньги… И услали Грознова под турку… И чуть она тогда с горя не померла. . .» — почти декламирует он, и видно, что все окончательно смешалось в его разгоряченном мозгу.
Из кн.: С. Цимбал. Василий Меркурьев. Л—М., 1963.
Театральный календарь на 1974 год. М., 1973.