120 лет со дня рождения советской писательницы Веры Пановой

7 (20) февраля 1905 года в Ростове-на-Дону родилась Вера Федоровна Панова (1905-1973). 

 

«Панова в своем постижении жизни как она есть обращается прежде всего к объемности человеческого характера» — или, по определению критика Д. Тевекелян,— «к глубинному постижению всего человека с его прошлым, неизменно живущим в каждом, с предвидением его будущего».

Обратимся теперь к самой Вере Федоровне Пановой, точнее,— к ее последнему произведению «О моей жизни, книгах и читателях» (Ленинград, 1975).

«По-разному может возникать писательский замысел,— говорит В. Ф. Панова в этой книге,— часто в его основе лежит некое пронзительное впечатление, оно дает первоначальный толчок, на него (иногда многими годами) напластываются другие впечатления, встречи, мысли, прочитанные книги. Причем все тянется к основоположному, обжегшему тебя впечатлению. Это не просто накапливается — происходят своего рода «химические» процессы, от соединения простейших элементов рождается новое, часто неожиданное».

Так, добавим мы, была написана пьеса «Метелица» — под влиянием одного «пронзительного впечатления». 23 октября 1941 г. Вера Федоровна Панова оказалась в оккупации, и ее вместе с двенадцатилетней дочерью по приказу немецкого коменданта изгнали из Пушкина. Пешком они добрались до Нарвы. Полицейский отправил их в городскую синагогу—там держали беженцев. «Да,— пишет Панова,— нас привели в синагогу. По узкой лестнице мы поднялись на хоры, там были нары, устланные соломой, здесь нам предстояло жить сколько-то времени. Потом пришла раввинша, маленькая, страшная, похожая на сверток каких-то траурных лоскутков — вдова раввина, убитого немцами в числе других нарвских евреев. У нее убили всех, вплоть до внуков и правнуков, она одна жила в опустевшей, оледеневшей квартире и просила у всех, в том числе и у нас, чтобы ей привезли дров. Одну из ночей мы ночевали в этой квартире, набитой свалявшейся овечьей шерстью, и всю ночь мне снились те, кого увели отсюда, чтобы убить».

Вместе с беженцами в синагоге держали военнопленных. Они пели иногда «Вдоль по улице метелица метет…» — мотив этот в пьесе стал символом трагического, но непреодолимого сопротивления, он стал романтической темой спектакля.

Панова писала «Метелицу» в оккупации— рискуя жизнью не только своей, но и жизнью матери, сыновей, дочери.

Спустя некоторое время «Метелицу» поставили и в Центральном театре Советской Армии в Москве, и в Большом драматическом театре им. Горького в Ленинграде. «Метелица» шла там с постоянным успехом. А Панова говорила потом, что избавилась от «вдоль по улице метелица метет…», только увидев пьесу на сцене.

Но вернемся к возникновению писательского замысла и продолжим прерванную цитату. «Иногда этот процесс происходит, так сказать, наизнанку. Судьбы, характеры, детали откладываются в кладовой памяти и хранятся нереализованные, нетронутые. И лежать им без движения, глухо тревожа и обременяя душу, пока не блеснет, родившись от нового живого впечатления, оплодотворяющая мысль, которая оживит и объединит это разрозненное хозяйство. К этому магниту рванется все, что накоплено в закромах, и хозяин — писатель — гляди в оба, чтоб не налетело излишнее, к делу не идущее.

Так писались «Спутники».

Последняя фраза принадлежит самой В. Пановой. Вера Панова через собственный опыт, через собственную судьбу пробивалась «ко всему человеку». У ее писательской правды — особый тон, особая природа.

В декабре 1944 г. Пермское отделение Союза писателей командировало В. Ф. Панову (о том, как ей удалось из оккупации вывезти своих близких, о том, как удалось ей самой спастись,— лучше нее никто не расскажет: поэтому — читайте последнюю ее вещь «О моей жизни, книгах и читателях») в образцовый военно-санитарный поезд: Главсанупру была нужна «брошюра для обмена опытом».

В. Ф. Панова писала об этом так: «…мне-то в ту пору, в конце 1944-го и начале 1945-го, этот поезд был нужнее, чем я ему, бесконечно нужнее… То, что мне дали — вдруг! — успокоиться, оглядеться, что-то решить для себя и о себе,— было великим благодеянием жизни… Я вплотную соприкоснулась с миром, до сих пор мне незнакомым, оказавшимся странно созвучным мне и давшим могучий толчок моей застоявшейся работе. В хаосе рассказов, песен, слез зарождалась книга о подвиге любви и милосердия». ВСП № 312 сослужил свою службу, он перевозил раненых, он стал материалом для добросовестно написанной брошюры — и он остался в истории и в литературе. «Спасибо ему, ВСП № 312»,— скажет писатель Панова. После оккупации, после «прелестей немецкого нового порядка», после страха за близких— жизнь пришлось осмысливать заново. К Пановой пришла мудрость, «магнит… к которому рванулось» все прожитое и пережитое.

Тема военного прошлого никогда не покидала Панову. Даже самая мирная повесть Пановой «Сережа» заставляет нас вспомнить о войне: ведь Коростелев, добрый и справедливый Корестелев, который все может и все умеет,— пришел к нам из «Ясного берега». Бывший солдат — он потому так и добр, и всемогущ, как кажется Сереже, что много видел там, на войне.

Удивительная пьеса «Сколько лет, сколько зим!»—тоже о войне и о ее запоздалом, мучительном отзвуке—о том, что война ничего не списала и ничего не простила. Подлость осталась подлостью — благородство благородством.

Веру Федоровну Панову, писателя, которому «дано было писать правду», знают хорошо — хорошо настолько, что нет смысла рассказывать о ее творчестве. Даже в самых слабых своих вещах она никогда не изменяла самой себе, никогда не изменяла правде. И все, ею написанное,— и «Сентиментальный роман», и «Времена года», и «Повести о детях», и все ее пьесы, более или менее удачные, но всегда точные и говорящие о главном в жизни, несут этот «единственный свет — свет правды и доброго слова».

В. Юсова

 

Памятные книжные даты. М., 1985. 

Данный материал является некоммерческим и создан в информационных, научно-популярных и учебных целях

ПОДЕЛИТЕСЬ ЗАПИСЬЮ

---