190 лет со дня рождения русского художника Валерия Якоби

15-го мая исполняется 190 лет со дня рождения русского художника, одного из организаторов движения «передвижников» Валерия Ивановича Якоби (1834-1902). К этой дате публикуем очерк о творчестве художника. 

В русской живописи немало есть художников, которые, несмотря на внушительный список работ, остались в истории искусства авторами одного-единственного произведения, созданного в «звездный час» вдохновения. Для второй половины XIX века это картины «Неравный брак» В. В. Пукирева, «Княжна Тараканова» К. Д. Флавицкого, «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу» В. М. Максимова, «Сиверко» И. С. Остроухова. Сюда с полным правом можно отнести и «Привал арестантов» Валерия Ивановича Якоби. Редкий посетитель Третьяковки не остановится перед этим полотном.

…Партию скованных цепями арестантов перегоняют в Сибирь. Короткий отдых в пути. «Безотрадная картина: горсть людей, оторванных от света и лишенных всякой тени надежд на лучшее будущее, тонет в холодной черной грязи грунтовой дороги. Кругом все до ужаса безобразно: бесконечная грязь, серое небо… Ветер то стонет, то злится, то воет и ревет». Это описание из повести H. С. Лескова эквивалентно изобразительному ряду картины Якоби.

Художник строит картину четко прочитываемыми планами. Первый — и главный — членится на своеобразные стоп-кадры, заставляющие зрителя воспринимать и чувствовать драму сценически.

В правой части полотна прежде всего останавливает внимание распряженная повозка, на которой простерто тело только что умершего арестанта, по облику своему напоминающего политического. Этапный офицер удостоверяет его смерть. Из-под телеги выглядывает каторжник и, пользуясь моментом, стягивает перстень с руки мертвеца. Другой рядом перематывает онучи на натертых кандалами ногах. Слева, у верстового столба, сидят плачущий старик и старуха, с ними дети, рядом молодая мать с младенцем — может быть, семья умершего. В центре, на втором плане, группа каторжников доигрывает в карты, лежит, покуривая, бывалый старожил бесконечных этапов… Каждый из персонажей существует сам по себе, все буднично и мертво. Никто никого не молит, не проклинает. Ничто не нарушает заведенного страшного распорядка: кончится привал, и колонна побредет дальше.

За эту картину выпускнику Академии художеств Валерию-Якоби присуждается Большая золотая медаль.

Такое стало возможным не только благодаря близорукости и нерасторопности академического начальства. (Подобный же казус случился и с В. Г. Перовым, получившим высшую награду за свою разоблачительную «Проповедь в селе».) 60-е годы были временем грозных социальных сдвигов, назревала такая революционная ситуация, когда многим в России казалось, что настал «последний день» империи. Поднялась новая общественная сила — разночинец, забродило крестьянство, которое не успокоилось и после «великой» реформы 1861 года. Карательные экспедиции усмиряли непокорных в губерниях, черные эшафоты появлялись на площадях столиц — на них поднимались первые революционеры.

Борьба с пережитками крепостничества, за социальную справедливость, распространение передовых идей в массах — все это стало актуальной программой русского общественного сознания и русского демократического искусства. В живописи побеждает наиболее передовой, обращенный к современной жизни, к народу бытовой жанр, заряженный критическим пафосом, чувством социального неблагополучия, «думой не о своем горе». И симптоматично, что вскоре, почувствовав горящую почву под ногами, академический ареопаг всполошился, запретил писать конкурсные программы на собственные темы, и произошел знаменитый «бунт 14-ти» в 1863 году.
Тема картины Якоби оказалась не случайной, она очень точно вписывалась в координаты истории, соизмерялась вехами личной судьбы. Он приехал в Петербург из Казани и, учась в Академии, сразу же стал активным членом казанского землячества, землячества же были питательной средой для революционных кружков. Он общался со студенческой коммуной, которой верховодил Д. И. Писарев, был знаком с Н. Г. Чернышевским. В 1861 году правительство арестовало одного из вождей революционного студенчества, известного поэта и публициста М. И. Михайлова. И вдруг полиция обнаруживает в петербургских магазинах открыто продающуюся литографию «Острижение каторжного в тюрьме». Достаточно искушенный глаз сразу же узнавал в сидящем каторжнике арестованного недавно поэта и переводчика. Рука художника-профессионала явно чувствовалась в индивидуализированных портретах тюремных офицеров и крепостного брадобрея. Прямая изобразительная информация из петропавловского каземата — это было неслыханной дерзостью! Лишь после 1917 года секретные документы пролили некоторый свет на обстоятельства удивительной творческой истории этой литографии.

При посредстве тюремных плац-офицеров, изображенных Якоби и причастных к революционному движению, художник тайно проник в крепость и тщательно зафиксировал позорную сцену. Он написал затем и живописное полотно, но оно, по-видимому, не сохранилось. Тогда же в дневнике жены его, известной впоследствии детской писательницы и общественной деятельницы А. Н. Толиверовой, появился долгое время неизвестный вариант прощального стихотворения Михайлова, обращенного к томящимся в крепости студентам. Оно заканчивалось словами:

Но тупая сила злобы Вон из братского кружка Гонит в снежные сугробы, В тьму и холод рудника.

Это было продолжением того скорбного и «злого» пути, который Якоби запечатлел в своем «Привале». Но самого художника жизнь повела совсем в другую сторону. Он поехал в Германию, Францию, Италию. Что с ним сталось? Подействовали ли так вдали от русских мерзостей опьяняюще вольный европейский воздух или чарующая власть художественных сокровищ Запада? Может быть, виной оказались природная легкость характера, недолговечность привязанностей и убеждений? Но, так или иначе, из-под его кисти потоком пошли развлекательные салонные, вполне добропорядочноакадемические картинки типа «Парижского тряпичника», «Тарантеллы», «Политики после завтрака» или исторической сцены, где кардиналу Гизу показывают голову адмирала Колиньи. Якоби, по выражению Стасова, явно «очужестранился».

Вернувшись домой, Якоби четко и недвусмысленно определил свои новые позиции. За отказ участвовать в первой выставке Товарищества передвижников (а он был членом-учредителем) в 1872 году его исключают из только что созданного общества. Близкий, казалось, по своим идейным и художественным представлениям к передвижникам, Якоби становится ярым их врагом. Он уходит от современности, углубляется в темную историю российского междуцарствия XVIII века и производит одну за другой многословные красочные иллюстрации к «Русской старине» Семевского. Шумный успех его картин у либеральной буржуазной интеллигенции объясняется всегда точным до мелочей следованием историческому источнику, тщательной выписанностью всех атрибутов, занимательной сюжетной интригой и некоторым вполне приемлемым налетом неглубокой иронии по поводу тронных забав сиятельных предков.

Таковы картины «Арест Бирона» (1870), «Шуты при дворе Анны Иоанновны» (1872), «Ледяной дом» (1878) и др.— в них, как отзывался благорасположенный критик, «и старательности в меру, и реальности в меру».

И вот на этом крутом вираже своей жизни Валерий Иванович Якоби незаметно превратился из остроумного весельчака и души общества (каким его вспоминает И. Е. Репин в 60-е годы) в «человека мелкого, бесхарактерного, притом заносчивого, глупого и… труса» — так аттестует его М. М. Антокольский в конце 70-х годов.

Последние десятилетия муза художника вдохновлялась «роскошными» видами и типажами Южной Европы и Северной Америки, картины его охотно раскупались, слава его повсеместно тиражировалась «Нивой» и настольными календарями.

В. ПОЛИКАРОВ

Литература:

С. И. Съедин. Валерий Иванович Якоби. М.—Л., 1949

Художественный календарь. Сто памятных дат. М., 1984. 

Данный материал является некоммерческим и создан в информационных, научно-популярных и учебных целях

ПОДЕЛИТЕСЬ ЗАПИСЬЮ

---