265 лет со дня выхода в свет повести Вольтера «Кандид, или Оптимизм»

В 1759 году в ряде европейских городов была издана повесть Вольтера «Кандид, или Оптимизм»

 

В 1757 г., 21 ноября, Вольтеру исполнилось 63 года. Эпоха была не слишком сурова (9 января 1757 г. умер старший современник и собрат Вольтера Фонтенель, не дожив одного месяца до 100 лет) — и все же 63 года означали старость и возможность конца в любую минуту. Вольтер это ощущал тем острее, что всегда зависел от очень хрупкого здоровья. Время расчетов на будущее осталось позади, пришла пора подводить итоги. Именно в эти годы Вольтер начинает свои записки — традиционный жест завершения жизни. Итоги были малоутешительны.

Наиболее близкого спутника, маркизу дю Шатле, Вольтер потерял в 1749 г.; с ее смертью окончился самый отрадный и спокойный «домашний» период его существования. Опыт светской и придворной карьеры не удался дважды: в 40-х гг.— в Париже у Людовика XV, в начале 50-х гг.— в Берлине у Фридриха II. Вольтер с его холерическим темпераментом крайне болезненно переживал это. Личные неудачи воспринимались по-особому на фоне всеобщего неблагополучия. Все новые пронзительные сигналы неблагополучия поступали к Вольтеру в его швейцарское поместье «Делис» едва ли не каждый месяц. Самыми тяжелыми впечатлениями стали Лиссабонское землетрясение 1 ноября 1755 г.(около 25 тысяч жертв) и начавшаяся в августе 1756 г. Семилетняя война.

Совместимы ли столь убийственные катаклизмы с рациональнооптимистическим мировоззрением? С 1756 г. этот вопрос и формула «все к лучшему в лучшем из миров» становятся лейтмотивом вольтеровской переписки. Притом вопрос обсуждается отнюдь не в спокойном тоне. Метафизические проблемы приобретают огромную жизненную важность и решаются с предельным напряжением души. Яркий пример такого спора — эпистолярный диалог Вольтера с герцогиней Саксен-Готской, его поклонницей и покровительницей. Как и Ж.-Ж. Руссо, она была удручена безрадостными выводами «Поэмы на разрушение Лиссабона»,— несмотря ни на что, ею владела «мания любить Провидение, преклоняться перед ним» (письмо от 11 мая 1756 г.). 26 июня 1756 г. она пишет Вольтеру о смерти своего сына, но даже и тут цепляется за прежние позиции, «восклицая «все к лучшему» рыдающим голосом». О войне Вольтер скорбно пишет герцогине: «Какие бедствия! и какие ужасы!» (11 октября); «Сколько ужасов, сударыня, и сколь страшен лучший из миров!» (18 января). Вольтер находится в мирной Швейцарии, герцогиня же видит войну вблизи — и вот ее реакция: «После изведанных боли и горя я ненавижу войну еще немножко больше, чем обычно, но равно восхищаюсь божественными определениями столь мудрого и благого Провидения» (5 ноября 1757 г.).

Для Вольтера такая позиция стала неприемлемой. Идея предустановленной гармонии оказалась безнадежно скомпрометированной в его глазах, и о глашатаях этой идеи он теперь судит по-новому: «Лейбниц, и Шефтсбери, и Болингброк, и Поп хотели только одного — блеснуть остроумием» (письмо Э. Бертрану от 18 февраля 1756 г.). Он перечитывает «Опыт о человеке» и делает критические пометки. Отмечен им и следующий стих: «Laugh where we must; be candid where we can» (Смейся где должно; где можно — будь чистосердечным). «Смеяться здесь не над чем»,— пишет на полях Вольтер. Нам в этой «микрополемике» интересна еще одна подробность: в строчке Попа, привлекшей внимание Вольтера, скрыто имя Кандида.

Точное время начала работы над «Кандидом» не документировано. По свидетельству Ваньера, секретаря писателя, «Кандид» был «написан в 1758 г. Первый список его я сделал в июле 1758 г. в Шветцингене для его светлости курфюрста пфальцского». Современные исследователи заключают из анализа словесно-смысловых параллелей между текстом «Кандида» и эпистолярием Вольтера, что повесть была начата в январе 1758 г. Сопоставление «Кандида» с перепиской и само по себе очень плодотворно: здесь особенно наглядно выясняется, сколь злободневна и автобиографична вольтеровская повесть. Так, константинопольский ландшафт финальной главы «Кандида» оказывается женевским пейзажем, окружающим старого Вольтера. Кораблекрушение в пятой и путешествие в Парагвай в четырнадцатой главе подсказаны крушением испанских кораблей, шедших из Кадикса на борьбу с парагвайскими иезуитами; в один из этих кораблей Вольтер вложил капитал. В то же время кораблекрушение— более широкий символ; образ мира как всеобщего кораблекрушения несколько раз возникает в письмах Вольтера. Безжалостное подведение итогов собственной жизни; ужас от происходящего вокруг; размышления о наиболее правильной жизненной позиции; спор с неисправимыми лейбницеанцами-оптими-стами — все это столкнулось в «Кандиде». Но задуман был не серьезный трактат, а «шутка», «ерунда», как называл свою повесть сам Вольтер. Редкостная уравновешенность разных эмоционально-смысловых планов, и определила непреходящий успех «Кандида».

История публикации «Кандида» увлекательна и не до конца прояснена. «Кандид», по словам авторитетного знатока литературы XVIII в. Айры Уэйда,— «вероятно, самое подпольное издание в век подпольной литературы. Вольтер хотел, чтобы никто—даже его типографы— не знал, где или даже как была выпущена эта книга». Достоверно известно лишь следующее. 15 января 1759 г. постоянные женевские контрагенты Вольтера, книгоиздатели братья Крамер, отправили из Женевы 1000 экз. свежеотпечатанного «Кандида» парижскому книгопродавцу Робену. 16 января они же отправили еще 200 экз. в Амстердам, книгопродавцу Марку-Мишелю Рею. Затем — пробел в месяц с небольшим, а с 20-х чисел февраля «Кандид» широко распространяется в Париже. 22 февраля инспектор управления книжной торговли д’Эмери записывает в дневнике: «Кандид, или Оптимизм, переведено с немецкого, сочинение г-на Доктора Ральфа, брошюра in-12, отпечатанная в Женеве и распространяемая в Париже без разрешения. Это дурная шутка над всеми странами и всеми обычаями, недостойная автора, коему ее приписывают,— г-на де Вольтера. Г-н герцог де ла Вальер и г-н д’Аржанталь продают ее здесь, а Жан-Мари Брюиссе в Лионе изготовил также ее второе издание». 23 февраля старый приятель Вольтера Никола Тирьо пишет ему из Парижа: «Ваше сочинение рвут друг у друга из рук. Оно так возвеселяет душу, что заставляет хохотать даже тех, кто всегда усмехается кончиками губ». Очевидно, к тем же дням относится недатированное письмо Вольтеру от герцога де ла Вальера, старого друга, получившего «Кандида» в подарок еще в рукописи: «Итак, доктор Ральф подвергся тиснению, и Кандид появился неделю тому назад. Быть может, никогда еще книга не продавалась с большей живостью. Ее находят очаровательной, называют Ваше имя, я отрицаю, а мне не верят. О парижской главе думают так же, как и я, ее единственную находят слабой. «Поедим иезуита» стало уже поговоркой <…>». И, видимо, в эти же дни Вольтер в письме Крамерам мимоходом бросает: «Распродано 6000 Кандидов».

Одновременно раскручивается машина официальных преследований. Тогда же, в 20-х числах, товарищ прокурора судебной палаты Оме Жоли де Флери пишет своему брату, прокурору Жоли де Флери: «Мне известно, что в свете многие возмущены заключенными в «Кандиде» нечестивостями и непристойностями. <…> Итак, полагаю, что вам надлежит действовать как нельзя более быстро и плодотворно, дабы пресечь сбыт настоящей брошюры». 24 февраля копию письма брата прокурор переслал генерал-лейтенанту полиции, прибавив к последней фразе: «…и разоблачить ее авторов». 25 февраля полицейский уполномоченный Мише де Рошбрюн по приказу генерал-лейтенанта произвел обыск в типографии Жана Огюстена Гранже с целью конфискации «противозаконных печатных материалов». Он обнаружил около 500 экз. свежеотпечатанных первых листов «Кандида». У Гранже потребовали разъяснений; он ответил, что печатает «Кандида» по заказу книготорговца Дюшена, приходившего накануне. Дюшен якобы заверил его, что уже передал книгу на рассмотрение королевского цензора Пике, и Гранже не мог отказаться начать печатать первые листы. Однако он бы ни в коем случае не выдал тираж на руки Дюшену, не увидев цензурного разрешения, и к тому же собирался поставить в известность обо всем магистратуру. Полиция рассыпала набор, а отпечатанные листы оставила в типографии под личную ответственность Гранже. Вольтер упомянул об этих событиях в недатированном письме Крамерам (очевидно, в начале марта): «В Париже сделали пять изданий «Кандида», после чего его, наконец, запретили. Тотчас было начато шестое издание». Как установлено, одно из этих пяти изданий сделано постоянным парижским контрагентом Вольтера, книгопродавцем Ламбером.

С тех же 20-х чисел февраля нам известна судьба «Кандида» в Женеве—благодаря реакции властей, только не светских, как в Париже, а духовных. 23 февраля женевская коллегия пасторов заслушала доклад Ж. Сарразена. Сарразен охарактеризовал «Кандида» как книгу, «содержащую мерзости, внушающие бесчеловечие, противные нравственности и оскорбительные для Провидения». По запросу коллегии Малый совет Женевы уполномочил Ж. Сарразена и синдика Ж.-Ж.-А. Буасье провести расследования: Сарразен обошел городские библиотеки, а Буасье — печатников и книгопродавцев.

Результат: «Не было обнаружено никаких улик, позволяющих заподозрить, что вышеозначенная книга была напечатана в Женеве». Сарразен выявил в библиотеках только два экземпляра «Кандида». У книгопродавцев не найдено ни одного экземпляра; все они утверждали, что книга напечатана в Лионе; владельцы трех лавок из шести (Барден, бр. Филибер и бр. Крамер) признались, что получили из Лиона несколько экземпляров; лишь братья Филибер признали, что продали в Женеве один экземпляр; Крамеры же настаивали, что давали читать «Кандида» знакомым — и ничего больше. Крамеры сообщили, что существует уже два или три разных издания «Кандида»,— одно выпущено в Авиньоне.

Сегодня мы можем догадываться об издательской игре Вольтера. Очевидно, «Кандид» должен был более или менее одновременно быть издан в разных городах Европы, а издания разных городов надлежало перемешать между собой. В итоге парижские книгопродавцы могли утверждать, что «Кандид» издан в Женеве, женевские — что получили книгу из Лиона и т. д. Бесплодные усилия властей пресечь распространение повести в Женеве и Париже показали, что тактика Вольтера увенчалась успехом; книга неудержимо распространялась на все большей территории. В начале апреля она издана в Льеже, 11 мая появилось лондонское издание. Всего за 1759 г. известно 16 изданий французского текста, три английских перевода и один итальянский. Русский перевод С. С. Башилова был впервые издан в 1769 г. под названием «Кандид, или Оптимисм, то есть Наилучший свет». Вместе с многочисленными французскими изданиями этот перевод, его переиздания (по два в 1779 и 1789 гг.) и списки с него, а также рукописные переводы обеспечили огромную известность «Кандида» в России.

Эволюцию восприятия «Кандида» во Франции огрубленно передаст формула «от забавного к серьезному». Распространенный взгляд современников выразил Фридрих Мельхиор Гримм в своей «Литературной корреспонденции»: «Не надо судить это сочинение строго; оно бы не выдержало серьезной критики. В «Кандиде» нет ни порядка, ни плана, ни мудрости <…>, есть зато немало пассажей дурного вкуса <…>, но веселость и легкость, которые никогда не покидают г-на де Вольтера <…>, делают чтение «Кандида» весьма забавным». Три десятка лет спустя, в 1788 г., публицист Симон-Никола-Анри Ленге в своем «Рассмотрении сочинений г-на де Вольтера» даст уже более тонкую оценку: «Кандид представляет самое грустное содержание, облеченное в самые потешные одежды». Эта двойственность получит предельно серьезное истолкование еще через два десятка лет, в романтическую эпоху: для мадам де Сталь «Кандид» — «произведение веселое адской веселостью, ибо кажется, что оно написано существом чуждой нам природы, равнодушным к нашему уделу, довольным нашими страданиями и смеющимся, как демон или обезьяна, над бедами рода человеческого, с которым оно не имеет ничего общего» («О Германии», 1810 г.). Последующие поколения романтиков сохранят эту «демоническую» трактовку. Так, Жюль Жанен скажет о «Кандиде»: «Книгу много читали в свете, где ее не поняли. Видели одни романические приключения там, где Вольтер в своей демонской логике хотел осмеять Бога» («Последний том сочинений Вольтера», 1861 г.). Появляется и другой взгляд на «Кандида» — серьезное отношение к художественному шедевру. Флобер — Луизе Коле: «Что за странная мысль пришла тебе в голову: желать, чтобы кто-то продолжил «Кандида»! Разве это возможно? … Есть произведения столь устрашающе великие — «Кандид» из их числа—что они раздавили бы того, кто захотел бы их поднять» (1847 г., без даты).

Принципиально серьезное восприятие повести стало основой и самого существенного творческого переосмысления «Кандида» в XIX в. Оно принадлежит Ф. М. Достоевскому. 24 декабря 1877 г. Достоевский занес в рабочую тетрадь: «Memento. На всю жизнь. 1) Написать русского Кандида <…>» (ПСС, т. 17, с. 14). «Русским Кандидом» Достоевского стали «Братья Карамазовы». В художественно-философской системе романа Достоевского вольтеровские мотивы католическо-иезуитского государства, цены мировой гармонии, земного долга человека зазвучали по-новому — но сохранили преемственную связь с французской повестью.

XX столетие предельно обострило восприятие трагической стороны «Кандида» и одновременно развило вкус к иронической поэтике Вольтера, к открытой идеологичности просветительских повествований. Тема «Кандида» привлекает поэтому и современных литераторов: кажется, последний пример — повесть итальянского писателя Леонардо Шаши «Кандид, или Сон, увиденный в Сицилии» (1977). Можно предположить, что живое и заинтересованное восприятие «Кандида» сохранится и в будущие годы.

С. Козлов

 

Памятные книжные даты. М., 1984.

Данный материал является некоммерческим и создан в информационных, научно-популярных и учебных целях

ПОДЕЛИТЕСЬ ЗАПИСЬЮ

---