5 апреля исполняется 220 лет со дня первого исполнения Второй симфонии Людвига ван Бетховена.
Спустя три года после премьеры Первой симфонии Бетховена в Вене вновь состоялась бетховенская «академия». Снова огромная программа, в которой наряду с повторением Первой симфонии значилась и Вторая, незадолго перед тем законченная композитором. Он писал ее в 1801 — 1802 годах, когда уже почувствовал и осознал первые признаки трагического недуга — потери слуха. Трагизм положения, естественно, отразился в настроениях композитора, о чем мы судим сегодня и по его письмам, и по воспоминаниям современников. Но девизом Бетховена была борьба, и художник не сдавался. Он был полон жизненной энергии, и именно в ту пору писал одному из своих друзей: «Я чувствую, как растут мои силы. Я хочу схватить судьбу за глотку. О, как прекрасно жить тысячекратной жизнью!» И наперекор болезни он пишет произведение, пронизанное могучим оптимизмом, волей и смелостью, воспевающее радость бытия.
Вторая симфония написана Бетховеном после того, как он создал многие свои шедевры, в том числе «Лунную сонату». И в партитуре уже отчетливо воплотились и масштабность замысла, и монументальность, героический пафос, и драматические контрасты, присущие музыке более позднего Бетховена.
Богаче и ярче оркестровая палитра произведения, более смело и разнообразно используются духовые инструменты. Внимательный слушатель, знакомый с творчеством позднего периода, сможет уловить в музыке симфонии, некоторых ее темах и приемах черты, предвосхищающие многое — вплоть до Девятой симфонии. Вместе с тем, по общему характеру и стилю эта симфония все же более близка к Первой, чем к последующим, и не порывает окончательно с традициями классического симфонизма. Но каждая из четырех частей несет в себе новые элементы.
Мужественностью и лирической возвышенностью покоряет первая часть (Аллегро кон брио); вторая часть (Ларгетто) дышит поистине бетховенской задумчивостью; третья часть (Скерцо) окончательно отходит от традиционного менуэта — это истинно бетховенское скерцо, полное огня, юмора, даже гротеска; наконец, следует энергичный жизнерадостный финал, «предвосхищающий лучшие страницы романтической музыки», как пишет советский музыковед А. Альшванг.
Отклики на первое исполнение Второй симфонии были уже более настороженными, чем на премьеру Первой. Критики находили в ней и «длинноты», и «чрезмерную ученость», и «чересчур частое употребление духовых инструментов» (что считалось тогда помехой красоте музыки).
Один из рецензентов того времени писал, что симфония «подобна отвратительному чудовищу, какой-то раненой, бесконечно извивающейся рептилии, которая все не хочет умирать и даже, наконец, истекая кровью (в финале), все еще тщетно, бешено размахивает хвостом». Сегодня трудно представить себе, что именно Вторая симфония могла вызвать столь резкую реакцию. Но справедливости ради следует отметить, что более проницательные музыканты, а также простые слушатели уже тогда поняли и приняли это произведение.
Ныне Вторая симфония звучит в симфонических концертах реже, чем многие другие произведения Бетховена, быть может, потому, что она кажется некоторым дирижерам слишком «скромной» по сравнению с ее «младшими сестрами»; но величайшие мастера дирижерского искусства никогда не обходили ее вниманием. И свежесть этой музыки осталась нетронутой временем.
Ежегодник памятных музыкальных дат и событий. М., 1977.