Наталья Казьмина «Он, она и Смерть» (о спектакле «Додзёдзи-храм») — март 2010 г.

Наталья Казьмина

Он, она и Смерть

О спектакле «Додзёдзи-храм»
Планета Красота, № 3-4, 2010

Этот спектакль как шкатулка с секретом. На вид – одно, на ощупь – другое, на самом деле – третье. Это даже не шкатулка, а шкатулочка, потому что играют в очень маленьком пространстве. По существу, в комнате. И секрет не один: в каждом акте — своя история, одна бросает тень на другую, и обе в финале вложены друг в друга наподобие матрешки.

Зрителей – человек 70, актеров – в десять раз меньше. В начале спектакля в молчании и смущении, долго, при свете они разглядывают друг друга. С этим спектаклем так и надо: сначала с удивлением рассматривать, потом из любопытства прислушаться, а после разматывать и разгадывать. В каждой истории – два героя, он и она, третья – смерть. Головоломка сложится только к финалу.

В Новом драматическом театре — не в пределах Садового кольца, заметьте, а на территории Лосиного острова (вот пижоны!) — играют две одноактные пьесы японца Юкио Мисимы: «Додзёдзи» и «Надгробие Комати». Занимательно, культурно, имеет смысл приобщиться.

Мисима до сих пор живет в нашем искусстве пасынком. В мире он автор сорока романов, восемнадцати пьес, сотен рассказов. Режиссер и актер, трижды соискатель Нобелевской премии. У нас – объект «смутного желания». В Советском Союзе его не печатали по идейным соображениям (монархист, «самурайствующий фашист», гомосексуалист). В 1990-е печатать начали, с интересом прочли (гомосексуалист, мистификатор, самоубийца), но мало поняли. Режиссеры несколько раз хватались за самую его знаменитую пьесу, «Маркизу де Сад», но правил игры так и не выработали, мода быстро прошла, и что такое Театр Мисимы, мы по-прежнему представляем себе приблизительно. А спектакль Вячеслава Долгачева «Додзёдзи-храм» – не просто Мисима, но Мисима, подражающий Театру Но, т.е. загадка в квадрате. Есть среди «любовниц» Мисимы (так он называл свои драмы) короткие пьески-ребусы, в которых он сохраняет классическое триединство времени, места и действия, но переиначивает традиционный сюжет.

Тех, кто уже испуган и решил не «грузиться», могу успокоить. Ничего специфически японского, чего бы нельзя было понять просто зрителю, в этом спектакле нет. Ну, имена: Киёко, Комати… А дальше: Антиквар, Официант, Прохожий… Ну, деньги: йены, конечно. А дальше: ни кимоно, ни гейш, ни рисовых палочек, ни сакуры, ни сакэ. Всей этой ожидаемой «японщины» избегает Мисима (его волнует другое), и, слава Богу, не добавляют в спектакль ни режиссер, ни художник (Маргарита Демьянова). Знакомить с незнакомым нужно через знакомое.

«Японское» присутствует в спектакле не на уровне сюжета. Классика Но, в которую обычно вплетены буддийские и синтоистские легенды, а то и цитаты из классической японской и китайской поэзии, опрокинута Мисимой в сегодняшний день, сюжеты выглядят наивно-простодушными сказками. «Японское» тут не в содержании, а в форме – в простоте, чистоте и строгости композиции, в интонации, чуть замедленном ритме, в разгадке, ожидание которой заставляет публику следить за сценой, затаив дыхание, будто там играют детектив.

Да! «Японское» еще, пожалуй, вот что. Одну из двух историй, «Надгробие Комати», перевел на русский язык Григорий Чхартишвили, в миру более известный, как Б. Акунин, автор детективов об Эрасте Фандорине. «Додзёдзи» перевел никому не известный японец Тосия Мацусима. Его никто никогда не видел, хотя владеет он русским языком отменно, и разницы в стиле между ним и Г. Чхартишвили как-то не ощущаешь. Зная, что известный переводчик-японист — большой ценитель и творчества, и судьбы Мисимы, не удивлюсь, если все это окажется очередной мистификацией неутомимого на выдумки Б. Акунина, который, выпустив первые четыре романа, еще долго скрывался от журналистов и разыгрывал из себя русского Монте-Кристо.

* * *

…В антикварном салоне продается старинный шкаф из красного дерева. Богатые дамы и господа живо торгуются из-за этого «великолепного животного, которое надо приручить». Когда цена доходит до миллиона, на аукционе появляется девушка, которая утверждает, что красная цена шкафу – три тысячи, потому что в нем убили человека. Антиквар (А. Сутягин) сначала разозлен, потом очарован и потрясен, потому что странная девушка (В. Давыдовская) хочет покончить собой в этом самом шкафу. Между ними начинается беседа.

… В темном парке, среди целующихся влюбленных встретились на скамейке старуха и мальчик. Между ними тоже заходит беседа. Мальчик (М. Калиничев) – поэт, он пьян и несчастен, его ремесло не приносит ему ни денег, ни удовлетворения. Старуха (И. Мануйлова) мудра, как сова, и хитра, как лиса. Они заключают пари. Старуха берется доказать ему, что все на свете банально, а красота – всего лишь оборотная сторона уродства. Но предупреждает мальчика, что, поверив ей и согласившись с тем, что она красавица, он умрет.

Истории можно рассказывать по-разному. «Я создаю пьесы так же, как вода заливает низины, — писал Мисима. – Рельеф драмы расположен в моей душе ниже рельефа прозы – ближе к инстинктивному, к детской игре». Сюжет крошечных сказок Мисимы укладывается в то, что называется «случай из криминальной хроники». Достоевский из этого материала мастерил свои «больные» романы. А достанься история про шкаф Ф. Кони, сочинил бы водевиль «Жених в шкафу». У японца Мисимы выходят притчи. Они, как и положено притчам, вполне поучительны и печальны. Хотя нет в них ни особого «поворота ключа», ни четко сформулированной морали.

Это похоже на модное нынче увлечение — sandart, рисование песком на стекле. Происхождение его мне неизвестно, но выглядит чисто японским занятием. Говорят, снимает стресс и лечит от нерешительности. Песок сначала горстями раскидывается по стеклу, а художник потом ладонью и пальцами прочищает отдельные участки. Рисует, можно сказать, пустотой. Неожиданно возникшая картинка живет ровно мгновение, после чего уничтожается той же рукой, которой создана. Потрясающе простая иллюстрация бренности сущего. Творчество и философия в одном флаконе. Хокку из песка. В. Долгачев, мне так показалось, пытается свой «Додзёдзи-храм» тоже сочинять, как хокку.

За те 9 лет, что он руководит Новым театром (с его опытом, культурой, вкусом, чувством юмора), он оживил этот дом и сумел собрать вокруг себя компанию артистов, которые его понимают и которые стали командой. В данном случае они очень точно понимают условия игры в небытовых и нереалистических пьесах Мисимы, где ни на первый, ни на второй взгляд нет ничего фантастического.

…Забыла рассказать про «матрешку». В первом акте на сцене стоит натуральный массивный шкаф, огромный, как триумфальная арка, прикрытый шелковым пологом (цвета осенние, матовые, черно-белый, сиреневый, беж). Во втором акте — на сцене скамейка из тяжелого «мрамора», а вместо задника — два панно, раскрытые, как книжка, и изображающие сад. В финале героини обеих историй — молодая Киёко и старая Комати – встретятся в этом саду и посмотрят в глаза друг другу, молодая Красота и старая Гармония, которые так занимали при жизни Мисиму. Мелькнет мысль: уж не они ли и есть та самая Смерть, что стоит на часах в Театре Но? Полог осенних цветов они вдруг выдернут у вас из-под ног, потащат на себя, и он волной закроет всю сцену и тело мертвого Поэта. А потом закроют и декорацию-книжку, которая окажется створками того самого шкафа. Выходит, первый акт вы смотрели снаружи, а второй — изнутри.

…Девушка, вспоминающая убитого возлюбленного. Антиквар, растревоженный чужой страстью. Как зыбко счастье, и к несчастью ты всегда не готов.

…Старуха, вспоминающая юность. Поэт с распалившимся воображением. Как безмятежны и воспоминания.

…Девушка хочет умереть. Поэт хочет жить. Все мы временные жильцы и странники на этой земле.

А в чем тогда смысл?! «Нет смысла — ради одного мгновения».

Старуха Мисимы отвечает насмешливо: «Все на свете когда-то уже считалось банальным. Проходит время, и все возвращается». Одно только живое банальным быть не может. А смысл в том, чтобы просто жить… «Не бойтесь и не загадывайте наперед, все это пустое».

Случайно вышло так, что я посмотрела этот спектакль на 9 день после смерти актера Юрия Степанова. «Слышен плеск фонтана, а самого фонтана не видно. Как будто дождик».