Художественный руководитель Нового московского драматического театра Вячеслав Долгачев 5 ноября отмечает юбилей — 65 лет. Он автор более 50 постановок в театрах Москвы, Санкт-Петербурга, регионах России и за рубежом. В столице Долгачев работал в театрах Гоголя, Ермоловой, Моссовета, МХТ имени Чехова. А с 2001 года — в Новом драматическом театре, где ставит Достоевского, Чехова, Куприна, Островского, Уильямса, Шепарда… О том, как сложилась судьба театра за 15 лет и каковы его перспективы переезда в центр, в чем проблема молодых актеров и почему он преподает не в Москве, а в Америке, режиссер рассказал в интервью РИАМО.
— Вячеслав Васильевич, у Вас за плечами много лет работы в ведущих театрах Москвы. Скажите, от работы над какими спектаклями Вы как режиссер получили наибольшее творческое удовлетворение?
— Я от любой работы получаю удовлетворение, независимо от результата, а в зависимости от процесса. А процесс всегда интересен. Он часто бывает трудным. Но мои учителя говорили: «Бойтесь легких репетиций, если вам сразу все понятно в сцене, то вот тут вас ждут подвохи и рифы». Если чувствуешь, что все хорошо и легко, значит, что-то неправильно делаешь. Поэтому тяжелая, трудная репетиция тоже радость. Плохая репетиция – это подарок судьбы. И пока ты не поймешь, что нужно сделать, чтобы у тебя получилось, ты не успокоишься. А с хорошей репетиции ты уходишь довольный, счастливый, но на следующей обязательно стукнешься лбом о стенку, потому что не заметил ошибок, а они есть всегда. Поэтому сказать, что есть какие-то отдельные работы, от которых я получил особенное удовольствие, я не могу. Я ко всем своим работам отношусь равнозначно, поскольку во всех работах есть я и есть артисты, которых я люблю.
— С кем из актеров Вам было интереснее всего работать? Сложился ли с кем-нибудь творческий тандем и понимание с полуслова?
— С талантливыми людьми всегда работать интересно. Мне очень везло в жизни на талантливых артистов: Иннокентий Смоктуновский, Олег Ефремов, Станислав Любшин, Вячеслав Невинный, Лев Дуров, Татьяна Лаврова, Наталья Тенякова… Но и среди не столь знаменитых артистов очень много талантливых. Если я начну перечислять всех талантливых артистов, с которыми мне посчастливилось встретиться, не хватит места в этом интервью.
— Наверняка с кем-то из актеров было сложно найти точки соприкосновения? Какие подходы как руководитель Вы в таких случаях находите?
— Взрослым людям вообще найти точки соприкосновения друг с другом весьма нелегко. Я работал в разных московских театрах, и когда я туда только приходил, был абсолютным новичком, никого не знал, начинал все с чистого листа. Этот процесс налаживания контактов, нахождения общего языка никогда не бывает легким. Хотя очень редко были случаи, когда с первой минуты складывалось впечатление, что ты давно знаешь этого человека и абсолютно с ним един. Так было с Олегом Николаевичем Ефремовым. Когда я шел на первую встречу с ним, безумно волновался. Волновался ровно до того момента, пока он не начал говорить, у меня сразу возникло ощущение, что мы с ним 100 лет знакомы, говорим на одном языке, и мы с ним равны. Он был очень демократичен, с каждым человеком вел себя на равных, что давало возможность почувствовать себя легко, свободно и делать гораздо больше, чем ты можешь.
— Вы с успехом ставили спектакли не только в России, но и за рубежом. Какие основные различия в актерской игре, режиссуре? Отличается ли российский зритель от иностранного?
— Безусловно, отличия есть. Любая страна – это своя культура, своя история, свое предназначение театра. Что касается актеров, то они зависят от структуры того общества, в котором находится театр. Скажем, самое большое достояние нашей страны, которое, к сожалению, разрушается, это репертуарный театр, театр-дом. Такого театра нет нигде в мире. В названии некоторых американских театров есть слово repertory, что означает «репертуарный театр». Например, в Бостоне. Имеется в виду, что у них в течение месяца идет два или три названия, в этих спектаклях играют разные приглашенные актеры, которые наняты только на один проект. Эта система отсутствия репертуарного театра накладывает отпечаток абсолютно на все: на отношение к делу, дисциплину, подчинение контракту, в котором могут быть самые разные условия. Например, у меня было диковатое для русского режиссера условие, которое запрещало мне общаться с актерами после премьеры. Моя работа там считается законченной в момент премьеры. И дальнейшие разговоры с актерами, замечания относительно их игры на сцене могут привести к взысканию штрафа. Что кажется странным и диким, ведь спектакль на премьере не рождается, он только-только начинает дышать, и нужно дальше продолжать следить за ним. Когда я поставил «Чайку» в Нью-Йорке, несмотря на все эти условия и мою занятость в Москве, я еще полторы недели следил за спектаклем. Тайно от исполнительного директора подходил к артистам и помогал им развивать роли. Различий много, и в разных странах свои особенности.
— Были ли у Вас «мистические» постановки, работа над которыми была наиболее сложной?
— Все, что мы делаем в театре — это химия, невидимые процессы. Мы невидимое делаем зримым, более того, энергетическая трансляция настолько сильна, что вы практически видите, как в вас что-то вливается. Есть одна интересная особенность – я несколько своих спектаклей в Новом театре успешно повторил. Например, «Тойбеле и ее демон» (Долгачев поставил этот спектакль во МХАТе им. А. П. Чехова в 1995 году с Еленой Майоровой, Сергеем Шкаликовым и Вячеславом Невинным — ред.). Мне показалось, что этот спектакль не дожил отпущенное ему время, стало его жалко, и я решил поставить его здесь абсолютно в том же виде — те же декорации, те же мизансцены. И актеры Нового Михаил Калиничев и Виолетта Давыдовская играют его очень хорошо.
— Возглавив Новый драматический театр, Вы столкнулись со многими сложностями, связанными с удаленностью театра от центра, с нехваткой средств. Что удалось преодолеть, сдвинуть с мертвой точки? Как продвигается решение вопроса с переездом театра?
— Спасибо большое за этот вопрос, уже давно его никто не поднимает. Я долго не соглашался возглавить этот театр, понимая его тяжелую, можно сказать, трагическую, судьбу, так как географическое расположение (на северо-востоке Москвы на ул. Проходчиков, 2 — ред.) – это его судьба. Есть же во всех столицах мира особые театральные районы, где рядом расположено много театров. В Москве свой театральный центр, где существуют основные театры. И в этом есть логика. У нас же была тенденция: каждому району по аптеке, библиотеке и театру. Это странно и глупо, особенно в мегаполисах, когда доехать сюда из противоположного конца Москвы практически нереально. Таким образом, мы делали театр изначально ограничивая возможности зрительского притока и так далее. Но это была политика партии в Советском Союзе…
Я дал согласие возглавить этот театр при условии, что в течении ближайших трех лет он переедет в центр. А дальше этот вопрос начали перебрасывать от одного чиновника к другому. Ирина Яковлевна Рабер, бывший префект СВАО, взялась построить в своем округе новое здание вблизи крупных транспортных артерий – у метро ВДНХ. Более того, зная, как театр любит местная публика, здание, в котором он находится сегодня, планировалось оставить как филиал и развивать обе площадки. Было подготовлено несколько проектов, были инвесторы, которые потом друг за другом отпадали, узнавая, что в его реализации никто особо не заинтересован. В итоге поменялся префект, мэр города, глава Департамента культуры. Капков, заняв должность руководителя Департамента культуры Москвы, сразу сказал, что денег у государства на строительство нет и не будет. И пока, а я думаю, что это «пока» безвременное, мы здесь. Живем и работаем в тех условиях, которые для нас реальны. У нас есть свой зритель, и не только местный. География зрителей расширяется, к нам едут из других концов Москвы, затрачивая огромное количество времени и сил на дорогу. Значит, их что-то заинтересовало в нашем театре. И мы им очень благодарны за то, что они с нами. Хочется показать как можно большему количеству людей то, что мы делаем, и стать досягаемым для зрителей театром.
— В одном из интервью вы сказали, что свято верите в искусство психологического театра, однако сегодня многие делают ставку на зрелищность, декорации, спецэффекты. Плодятся различные шоу, на которые зритель идет толпой. Что это для Вас: закат интеллектуального театра или обычное явление, народ всегда хотел зрелищ?
— С расцветом телевидения в 50-60- е годы прошлого века, по-моему, Михаил Ромм, сказал, что театра больше не будет. Но вот Михаила Ромма уже, к сожалению, нет, а театр продолжает существовать. Я думаю, что в театре есть биологическая потребность человека. Театр не умрет никогда. И театр не как «зрелище», как нечто среднее между цирком и эстрадным концертом, а театр живой для живых людей и про живых людей. Заката никакого нет, просто зрителя легко заманить яркой оберткой, фантиком. Равно как и читают сейчас макулатуру, издаваемую в большом количестве, большими тиражами. А серьезную литературу читают гораздо меньше, но ведь она от этого не исчезает из нашей жизни. То же самое и с театром: кому-то нравится шоу, а кому-то – психологический театр. Хорошо, что есть выбор.
— Как вы оцениваете квалификацию молодых актеров? Многие из них в первую очередь стремятся прославиться, попасть на телевизионные проекты, в кино.
— К сожалению, сегодня время успеха, время денег. Большее количество студентов, а потом и выпускников видит себя исключительно на телеэкране. Во-первых, это мгновенная известность — им так кажется. Хотя для меня, например, все современные телевизионные типажи на одно лицо. Молодые актеры, к сожалению, не сразу это понимают. А во-вторых, гонорары в кино намного больше театральных. В последние годы большая часть молодых актеров не задумываясь отдаст предпочтение кинематографу. Но хорошо, что не перевелись те люди, которые хотят работать в театре и только в театре. Их меньше, но они есть. Что касается театральных школ, то там такой же упадок, как и в критике, и в педагогическом образовании.
— Чем руководствуетесь при выборе артистов на службу в театр?
— Это на уровне интуиции. Ты должен почувствовать, ты должен увидеть, «подключиться» к человеку. Он выходит на сцену и что-то произносит, если это происходит с какими-то внутренними вибрациями, создающими некую энергию, которая тебе передается, то можно дальше рассматривать эту кандидатуру, если нет, то делать ему в театре нечего.
— Вы ведь не только режиссер, но и преподаватель, правда, не в России, а в Америке. Почему выбрали для обучения актерскому мастерству иностранцев, а не соотечественников?
— Во-первых, не я выбрал, а выбрали меня. Нужно спросить у иностранцев, почему они меня выбрали, а у соотечественников, почему меня не выбрали. Я люблю преподавать. Если бы мне предложили набрать курс в московской театральной школе, я бы не отказался.
— Каковы Ваши личные творческие планы на будущее, возможно, связанные не только с театром? Что планируете еще сделать для Нового с точки зрения репертуара, труппы?
— Очень сложный вопрос. Многие спектакли, которые поставил, рождались не в один момент, а очень долго созревали, вынашивались. Одна из таких пьес «В ожидании Годо», которую я очень люблю. Я прочел ее в ранней молодости и все это время мечтал поставить. Должны были сложиться определенные обстоятельства, чтобы это случилось, и они сложились. А бывают вещи, возникающие абсолютно внезапно. Однажды в Нью-Йорке я пошел в библиотеку Колумбийского университета, оказался в отделе русской литературы, и мне случайно в руки попалась книга Виктора Ерофеева «Время рожать». Я открыл и ахнул. Это был сборник молодых авторов, которые отражали состояние умов конца 90-х в России. У меня мгновенно возник спектакль. И как только я вернулся, сделал инсценировку и тут же начал репетировать. Спектакль шел довольно долго и имел успех.
Из планов на ближайший сезон — это декабрьская премьера спектакля «Месяц в деревне» по И. С. Тургеневу и работа над постановкой по произведению Владимира Тендрякова «Три мешка сорной пшеницы». Планов у меня много. Хочу и себя удивить, и своих зрителей.
Источник — Региональное Информационное Агентство Московской области.
Фотографии Московского Нового драматического театра