Геннадий Демин
Эстрадный привкус старого романса
спектакль — «Лиза и Лаврецкий»
Культура, №4, 3 — 9 февраля 2000 года
«Лиза и Лаврецкий» по И.С.Тургеневу в Новом драматическом театре
После лукавых «Московских историй», полных юмора и лиризма, на новую премьеру Нового Драматического — тоже о любви и браке — шагалось с праздничным предвкушением: почему-то, несмотря на уроки переменчивой действительности, часто кажется, что за одной удачей обязана шествовать другая, как после первой любви — последующие.
Тем более что название «Лиза и Лаврецкий» подразумевает не просто дуэт влюбленных, но воплощение одного из тончайших отечественных романов, который когда-то было стыдно не знать, но для поколения, выбирающего «Орбит», он вряд ли зачислен в настольные книги.
Появление его на афише Нового Драматического законно вписывается в направление, которому театр неизменно верен многие годы: высокая классика (в противовес заполонившему даже самые славные сцены бульвару) и в то же время — оригинальность: Тургенев — не самый забытый и весьма театральный автор, но «Дворянское гнездо» не часто появляется на подмостках.
Тут же — и несомненный вызов, который тайно или откровенно всегда присутствует в намерении удаленной от центра, но не желающей нести клеймо «окраинной» сцены: во времена подмен настаивать на высоте чувств. В разгул безответственности — говорить о верности взятым на себя обязательствам, даже когда кажется: больше нет сил их сдержать. В эпоху примитива славить утонченность, в эру множественности партнеров — единственность избранника: если счастье с ним невозможно, остается уход от суетного мира. «Хорошо: над гробом — про любовь!»
Почему и задуманный жанр: из романа — романс. Как положено, чуть наивный, безыскусный, даже простодушный, но в полную меру «истины страстей», выпавших на долю двоих, и «правдоподобия чувствований», отпущенных прочим персонажам.
Постановщик Владимир Седов почти все карты собрал в собственные руки — и инсценировку сделал сам, и выступил в качестве сценографа. Только музыку (обильную, едва не непрерывную) написал питерец Дмитрий Смирнов специально для постановки, что редкость для нынешних подмостков, предпочитающих готовые фонограммы.
Условность жанра предрешила почти полную оголенность сцены: лишь пара стульев в серебристых чехлах да нечто вроде узкой беседки над очертаниями застывшей на планшете лодки. Правда, сразу же насторожили огоньки по контуру этой самой беседки да еще и на заднем плане — типичные сегодняшние цепочки-украшения на деревьях, труднопереносимые в своей стандартной красивости. Нежная цветовая гамма с ними обретает эстрадный привкус. Схожая эпатажная современность охватила и костюмы художницы Наталии Закурдаевой: право, мини-одеяние Лизы в сочетании с ее стремлением отправиться в монастырь настраивает почти на опереточный лад. Правда, одежды введенного режиссером хора тинейджеров, призванного язвительными насмешками и ироничными жестами оттенять основное действие, вполне совпадают с их вольными манерами. Но сама эта группа, которая периодически лихо врывается на сцену, чудится взятой напрокат из другой оперы, точнее, мюзикла. Отчего замысленная мелодия заглушается посторонними скрежещущими шумами до полного ее исчезновения.
Наконец, избранный жанр требует точного типажного соответствия — а здесь трудно поверить в притягательность для юной Лизы героя Владимира Левашева, равно как и тяжело узнать расцветающую юность в уверенной в себе и явно опытной героине Ирины Мануйловой. Остальные персонажи, за немногим исключением, тоже не слишком соответствуют ни романным оригиналам, ни сценическим их вариантам. Лишь Варвара Лаврецкая у Натальи Беспаловой приемлема в качестве непреложной разлучницы со своей невозмутимой холодностью, да напротив, Марина Николаева играет Марфу Тимофеевну чуткой и горячо сочувствующей своей несчастливой племяннице.
Однако в целом все не выходит за пределы благих намерений — с зафиксированным в пословице обескураживающим результатом. Простота обернулась жеманностью, наивность — претенциозностью, строгость — капризным своеволием.
Вместо трогательного и проникновенного старинного романса вышло нечто более близкое по параметрам привычному шлягеру.
В чистоте помыслов создателей спектакля сомнений нет. Но как же въелась окружающая банальность, если, даже отвергая ее, к ней же возвращаются.