Елена Ямпольская «Удобное гнездо» (о спектакле «Лиза и Лаврецкий») — 22.01.2000 г.

Елена Ямпольская

Удобное гнездо

спектакль — «Лиза и Лаврецкий»

 Новые известия, 22 января 2000 года

Кто же все-таки сказал, что бедность не порок? Кто конкретно придумал эту безответственную, развращающую формулу? Хватит приписывать ее отвлеченной «народной мудрости», тем более что в действительности таковой не существует. Назвать бы, рассекретить бы наконец человека, чьей нищете духа мы обязаны многовековой индульгенцией на все «авось», «ладно», «и так сойдет». В неведомые времена родилось, советским режимом закрепилось и до сих пор никем не разоблачено твердое убеждение многочисленных (чересчур многочисленных) деятелей нашей культуры в том, что и недостаток средств, и дефицит мыслей, и скудость таланта — все будет благодарно схавано отечественным зрителем. Не заметят. А заметят, так простят. Бедность не порок.

Московский Новый драматический театр, географически привязанный к неблизкой улице Проходчиков, в очередной раз произвел нечто вроде творческого отчета в центре столицы — на сцене чеховского МХАТа. Завершилась недолгая центровая гастроль последней, с пылу с жару премьерой НДТ, сделанной по мотивам многострадального романа Ивана Сергеевича Тургенева «Дворянское гнездо». Этот спектакль, безусловно, достоин подмостков любого Дома культуры (но не столетнего МХАТа), актеры, в нем занятые, не вызывали бы никаких претензий, если бы днем, по незабвенному предложению Евстигнеева, стояли у станка, а режиссер, сотворивший «Лизу и Лаврецкого», мог бы считаться способным и даже даровитым, если только не отказался бы с девяти до шести трудиться в той же производственной бригаде. Для клубной самодеятельности противопоказаний нет, зато их много в профессиональном театре.

Унылое зрелище в серо-черных тонах. Модные обычно в авангардных труппах тусклые лица и неопределенные фигуры. Ничего яркого, свежего, выразительного, обаятельного. Ничего хоть относительно породистого (как-никак, а дворянское гнездо-то).

Вместо актерской игры — старательное артикулирование текста. Скучно настолько, что ближе к финалу становится смешно. Спасибо и на том. Единственный всю дорогу мучающий вопрос: эти люди (не тургеневские, а новодраматические) ходят по улицам? Смотрят телевизор? Книжки последние читают? В других театрах бывают в конце концов? Если нет, то жаль, если да, — не заметно.

Лиза через три минуты после начала действия появляется перед залом с таким трагическим выражением на лице, что в принципе можно сворачиваться — умри, больше не скажешь. В дальнейшем разговаривает нарочито грубым голосом и упорно держит хмурую мину, что, видимо, и дает окружающим повод твердить о ее нечеловеческой доброте. Последнюю сцену проводит в очень маленьком черном платье с очень крупными вырезами, в каковом наряде и заявляет о своем твердом намерении уйти в монастырь.

Лаврецкий приезжает из Парижа в супермешковатом костюме, влюбляется в Лизу безо всяких к тому оснований, ползает по полу, дергается, как эпилептик, принимает самые неестественные позы, закатывается беспричинным натужным хохотом и постоянно принимает какие-то таблетки.

Паншин, совершенно очевидно, голубой, но почему-то ужасно хочет жениться. Впрочем, с нашими отечественными голубыми это случается на каждом шагу — как в прошлом, так и в нынешнем времени.

Жена Лаврецкого невзирая на различные места действия неизменно выходит к зрителю с одной и той же чайной чашкой в руках, — видимо, привезла ее из Парижа…

Все остальное менее оригинально. Хотя следует еще отметить толпу разновеликих тинэйджеров (видимо, детское отделение того же драмкружка), изображающих не то многочисленный калитинский крольчатник (то есть гнездо, гнездо), не то что-то вроде древнегреческого хора, наблюдающего и комментирующего. Бейсболки, кроссовки, белые носочки. Некоторые, постарше, в тельняшках. Морская пехота на вакациях.

Приходится уделять столько внимания костюмам, поскольку именно с этой стороны «творцы», уклоняющиеся от трудовой повинности, решили осовременить тургеневский роман. На самом деле от того, что мама Лизы Калитиной прогуливается в брюках, зрителю ни жарко ни холодно. Что такое «Лиза и Лаврецкий», почему «Лиза и Лаврецкий» (а не «Паншин и Христофор», например)? Что сегодня можно выжать из вечного сюжета «А я люблю женатого»? Почему бесследно исчезли девушки, способные вернуть любимого мужчину законной супруге? Что останется от тургеневского сюжета, если убрать все умершие на наш день условности? Почему такие безусловные завоевания человеческой цивилизации, как развод, алименты и гражданский брак, все-таки не отменяют драматических любовных историй? Это очень сложные вопросы, но, не задаваясь ими, нет смысла ставить «Дворянское гнездо». Обижать театры не богатые и не популярные, а уж тем более окраинные, считается дурным тоном. Им, дескать, и так трудно живется. Обычное заблуждение. Трудно живется успешным, ярким, преуспевающим. Им ничего не прощают, у них в глазу каждую соринку объявляют корабельной сосной. Трудно держать марку, собирать аншлаги, выпускать шлягеры. А предлагать продукт типа «Лизы и Лаврецкого» легче легкого. И стыднее стыдного. Потому как бедность, может быть, и не порок, но сами знаете что…