Четыре года по лазоревому небу на розовом облаке. Вот что такое для меня Студия, самое счастливое время моей жизни. Это было просто лучезарье с утра до ночи.
Виктор Карлович Монюков, любимый педагог, давший нам столько знаний, столько любви к поэзии. Где мы только с ним не бывали! Расстаться с ним не могли даже в 23 часа. Когда тетя Лида запирала Студию, выгоняла нас, мы стояли напротив Пассажа под фонарями, а он нам опять что-нибудь рассказывал или читал. Нам не хватало времени. В Студию мы приходили не к 9 часам, а к 8 утра.
Чего только там не было, чего только не придумывали. Даже приглашали М.М.Герасимова, известного антрополога, археолога и скульптора, специалиста восстановления по черепу портретов исторических личностей. Мы до того осмелели, что позвонили Назыму Хикмету и сказали, что ждем его в гости. Назым Хикмет пришел и так хохотал… Оказывается, мы решили проблему турецкой музыки — одноголосное пение исполняли хором. Он говорил: «Боже, на радио надо записать и показать, что творят эти разбойники».
Счастье — и все!
Зачем мы ходили на демонстрации?! Конечно, немножко похулиганить. Когда маршал Г.К.Жуков попал в опалу, но был еще на трибуне, — чтобы кричать: «Жуков!». А потом к Карлычу, на Чаплыгина. Брали банки фасоли в томате, заваливались большой компанией, и начиналось счастье.
Боже, какой это был восторг!
В 1954 году мы были нищими, голодными, холодными, бездомными, неодетыми, труднее всех было Владу Заманскому.
Но именно благодаря Владу уже на первом курсе я поняла, что, помимо «за» и «против», есть третий вариант. На одну из наших работниц учебной части стали что-то наговаривать, и на собрании надо было голосовать либо «за», либо «против». Я думаю: что делать, третьего не дано. Дано было только Владу. Он встал и сказал: «Разрешите покинуть столь уважаемое собрание». «Как?! — закричали все. — Ты плохо себя чувствуешь?». Он ответил: «Нет, я не люблю голословных обвинений и никогда их не поддерживаю. Я хорошо отношусь к этому человеку. Ваши интриги мне неприятны». Повернулся и ушел.
Мальчишки у нас в сатиновых шароварах ходили, просто глаз не оторвать. Вениамин Захарович даже подарил Саше Лазареву костюм после диплома, чтобы тот пришел прилично одетым в Театр имени Вл.Маяковского, где всю жизнь и работает.
Когда Карлыч увидел, в каком состоянии бедная израненная башка Влада, то на эту любимую, ненаглядную башку тут же выдал потрясающий малахай. Это был сказочный мохнатый малахай, в него можно было укутаться, по-моему, до пят. Большая шапка. Мы обрадовались, что у Влада, кроме брючек и фланелевой курточки, появился малахай. Это был праздник нашего курса. Но малахай прожил недолго. В это время на Трифопаге, в общежитии, родились котята, и Влад явился уже без малахая. Он подарил его котятам, укрыл их, спрятал. Влад есть Влад… Он честь нашего курса, любовь и всегда отличался очень серьезным отношением к жизни. Узнав о судьбе малахая, Карлыч прикрыл голову любимого ученика другой шапкой. Светлее, чище, трагичнее судьбы в жизни не встречала. Вот такой Заманский, вот такой Карлыч…
Даже праздники мы не могли проводить без него. Тогда в стране очень часто были пленумы, у нас были блинумы. Мы с Виктором Карловичем через Харитоньев жили. Я вставала у плиты, и возникали огромные горы блинов. Сидели у нас. У них — фасоль, у нас — блины.
Заседали по всем поводам — серьезным, озорным, по стихам, по всему на свете. Но мы не пропускали и летние дни. У нас на курсе была песня:
Чтобы всем народам весело жилось и было счастье,
Езди к педагогам в летние каникулы на дачу,
Чтобы жизнь была светлее ночи,
Ешь у них побольше пищи сочной.
Отправлялись на дачу к Георгию Авдеевичу, а уж к Карлычу — в свое удовольствие, любя всю его семью. Однажды Виктор Карлович поставил дочку на пенечек и говорит: «Спой песенку, Наташенька». Она отвечает: «Ты — моя песенка». ]\1ы обожали эту детоньку. Она была умна невероятно, думала про жизнь, про общественное состояние. Тогда ее серьезно интересовал вопрос — не принимают ли в Верховный Совет работать собачек?
— Зачем собачки в Верховном Совете? Что им там?
— Ну если умненькие?
— И умненьким делать нечего.
— Как нечего? А бумажки носить?
Оказавшись вне студии, вне привычной обстановки, я начала осознавать, что ничего не понимаю в том, что надо делать на сцене. И тогда я достала все роли: напечатанные слева реплики, а справа — замечания Карлыча, и по ним я начала постигать, чего он хотел от меня в каждой из ролей, как он их выстраивал, какие ставил задачи… Вот тогда-то и начались мои университеты. Уже после «Современника», когда я уехала из Москвы в Ригу. Человек я вообще спонтанный, интуитивный, делаю все немедленно, сразу, а вот как выкройку-то вырезать, чтобы точно было, — это я потом выучилась, пройдя вторую школу у Карлыча. Осознанно стала овладевать профессией. Сколько он мне дал!
Он во всем был для меня первооткрывателем. Например, как читать пятистопный ямб? Когда Виктор Карлович ставил «Бориса Годунова», он вдруг открыл для меня невозможное. Он прочел «Домик в Коломне» и открыл чтение пятистопного ямба.
Признаться вам, я в пятистопной строчке
Люблю цезуру на второй стопе.
Иначе стих то в яме, то на кочке,
И хоть лежу теперь на канапе,
Все кажется мне, будто в тряском беге
По мерзлой пашне мчусь я на телеге.
Боже, а какие открытия начались, когда я стала пятистопный ямб соблюдать! То, что от Пушкина через Карлыча пришло.
Свойство человеческого голоса! Почему Виктор Карлович был так блистателен как педагог по культуре речи? Благодаря открытиям. Как точно он рассказал о том, что человеческий голос всегда попадает в то место, о котором идет речь. И именно поэтому надо досконально знать, что ты сейчас читаешь. И тогда какая палитра красок возникает, какое богатство интонаций и как точно картина нарисована, которую я преподношу зрителю, слушателю! Но это все потом, а сначала — блинумы и веселье.
Каждый раз он заставлял нас чуть-чуть поднять уровень знаний, чувствований, открытий.
Чем мы живы? Любовью к тому времени, заветам наших любимых. У нас был Борис Сергеевич Шемякин, завхоз Студии. Или Боб Сергеевич. Или — подпольно — Пишь-кишь (Борис Сергеевич почти после каждого слова вставлял: «понимаешь, какая вещь», с годами словосочетание сократилось до «пишь-кишь»). Он любил Студию, обожал нас, все успевал, все делал, потому что он был не просто завхоз, он еще и герой последней войны. Как-то Карлыч рассказывал о его «подвиге».
Борис Сергеевич во главе группы новеньких «студебеккеров» с провиантом ехал вслед за танковой колонной ранним рассветным утром в сторону освобождаемого города. Колонна свернула вправо и застряла в болоте, а Борис Сергеевич, ничего не подозревавший, лихо въехал на своих «студебеккерах» в центр города. Немцы в панике бросились врассыпную, а Борис Сергеевич прошел в главный кабинет комендатуры, сел в кресло и стал поджидать танки. За этот немыслимый подвиг фамилия его увеличилась ровно вдвое, и стал он не просто Шемякин, а Шемякин-Райвольский. Да еще какую-то награду высокую за это получил.
Умел Карлыч в каждом найти изюминку, умел про нее рассказать, сберечь. Поэтому он очень любил гордиться учениками.
А пропасть — тоже высота полета,
Прекрасно вверх и очень страшно вниз.
Порядок чисел четных и нечетных
Для каждого отсчитывает жизнь.
Что помогало мне в моих паденьях?
Сопротивленье, компромиссы, деньги?
Всегда спасала Божья благодать,
Сознание — отдать, отдать, отдать
Все до конца, до капельки, до края.
Дно пропасти…
Ой, кажется, взлетаю.
У меня и вверх и вниз было. Он очень огорчался, когда я летела вниз, и изумлялся, когда я снова взлетала вверх, а это и составляло синусоиду моей жизни.
Профессор М.В.Алпатов говорил, что надо выполнить только три главенствующие задачи: помнить, красиво это или некрасиво, достойно это или недостойно, благородно это или неблагородно.
Так вот, когда мы сращивались с людьми такого толка, которые знали и все это несли в себе, что же тогда удивляться, что мы счастливее миллионов?!
Я переполнена ежеминутно, ежесекундно, с ума сойти!
А застолья Карлыча! А его блюда, которые он готовил! А его вереск с могилы Пушкина, который он привозил из Пушкиногорья, где отдыхал каждое лето!
Какой пласт культуры он нес в себе, какая у него была мама Вера Константиновна! Сколькому они нас тихо научили! Не было постулатов, было одобрение или неприятие.
С ума сойти можно, что мне открыл Карлыч, любя стихи. Он даже и не предполагал, что я, чудовище невероятное, впитаю все, влюблюсь в это, пронесу сквозь всю .жизнь.
НА ТО И ПАМЯТЬ НАМ ДАНА…: сборник статей о театральном педагоге В.К. Монюкове. Владимир, 2008. Составители Надежда Васильева, Александр Курский. Под редакцией Бориса Михайловича Поюровского.
Сборник статей, посвященный выдающемуся театральному педагогу, режиссеру Виктору Карловичу Монюкову (1924-1984), составлен из воспоминаний учеников, коллег и людей, близко его знавших. Публикуются материалы, связанные с творческими командировками В.К. Монюкова в ФРГ, в Финляндию, в Чехословакию. Представлены некоторые его выступления и публикации. Книга сопровождается большим количеством фотографий.
Эта книга — признание в любви, долг памяти, взгляд в будущее.
Виктор Монюков — На то и память нам дана
Большая благодарность авторам сборника воспоминаний Александру Курскому и Надежде Васильевой за разрешение разместить на нашем сайте главы из этой замечательной книги, а также за всю оказанную ими помощь.
NASHTEATR.com – культурно-просветительское издание о культуре, театре, кино, истории. Наше издание рассказывает и о Московском Новом драматическом театре и истории Нового театра. Наше издание рассказывает о разных аспектах деятельности и жизни театров России и мира, истории театра.
Четыре года по лазоревому небу на розовом облаке. Вот что такое для меня Студия, самое счастливое время моей жизни. Это было просто лучезарье с утра до ночи.
